БЛАТНОЙ
Шрифт:
Эскадронный командир, калмык Сараев, прозванный у нас «нечистой силой», сказал мне после очередного занятия:
— Хоть ты и дерьмо, такое же, как все остальные, но рубку любишь, нечистая сила, стараешься! Есть в тебе хорошая злость. Это видно. Хвалю!
И в следующий раз показал мне несколько хитрых приемов в обращении с шашкой и с кинжалом.
Кинжалу он придавал немалое значение. Особенно ценил он умение метать оружие - «доставать им издалека». И всякий раз, уча меня, как это делать, Сараев говаривал, перефразируя известное суворовское изречение: «Пуля -
Личность эта была любопытная: плотный, низенький, кривоногий, он чем-то напоминал паука. И ходил он, как паук, раскачиваясь, широко и цепко ставя ноги. Да и характер у него тоже был соответствующий: недобрый, замкнутый, вспыльчивый… Он жестоко гонял нас на учениях, придирался к каждому пустяку и не прощал оплошностей.
— Как сидишь?
– яростно, выкатывая глаза, кричал он на кого-нибудь из нас во время манежной езды.
– Как сидишь, нечистая сила? Не заваливайся. Не подворачивай носки. Шенкелями работай, шенкелями! Сидишь, как собака на заборе, смотреть противно.
И затем безжалостно вкатывал провинившемуся внеочередной наряд.
— Все вы дерьмо, - частенько рассуждал он с брезгливой гримасой.
– Если уж есть в мире что-нибудь стоящее, так это лошадки! Душа у них чистая, без пакостей, без обману. Потому и люблю их… Человек - навоз. Человека надо рубить, а лошадку - холить.
Лошадок он, и в самом деле, любил горячо и самозабвенно и, когда смотрел на них, коричневое, дубленое лицо его странно смягчалось: морщины распускались, взор увлажнялся, теплел.
Таким я несколько раз видел Сараева у коновязи; он кормил хлебом мышастого своего текинца и бормотал что-то, нашептывая - почти пел еле слышно - в бархатное его, чутко вздрагивающее ухо.
И таким он запомнился мне в последний раз - в тот самый день, когда эскадрон наш внезапно и стремительно был переброшен по тревоге в соседний район.
Растянувшись по шляху, сотня шла на рысях; дробно цокали копыта, поскрипывали седла, клубилась горячая пыль. День был безоблачный, залитый зноем. Пахло медом и спелыми травами. По сторонам дороги плескались густые синеватые, припорошенные пылью посевы овса.
Я ехал в первых рядах - с краю взводной колонны. Отсюда мне видна была плотная спина эскадронного командира; взмокшая от пота гимнастерка, лоснящийся, покрытый пеной круп его жеребца.
На развилке дороги Сараев остановился, круто поворотил коня и крикнул, поднимая руку:
— Эскадро-о-он, стой!
К нему наметом подскакал политрук. И я услышал короткий их разговор.
— Передохнуть надо, - сказал эскадронный, - жара… Пускай лошадки остынут маленько, да и подкормятся. Гляди, какие овсы! Это ж для них праздник!
— Но ведь мы не поспеем, - усомнился политрук.
– Приказано явиться к месту назначения в 14.00, а сейчас… - он задрал рукав гимнастерки, коротко глянул на часы, - сейчас начало второго. А до места еще километров пятнадцать, не менее того.
— Ничего, - отмахнулся калмык, - как-нибудь доберемся. Они там в штабах, нечистая сила, выдумывают хрен знает что… А мне коней палить из-за этого?
Мы спешились, разнуздали коней
и пустили их в поле… И пока они паслись там, Сараев молча стоял на обочине, покуривал и улыбался, морща губы.К месту назначения эскадрон прибыл с запозданием. Часть, с которой мы должны были соединиться, давно ушла уже, не дождалась нас. И на следующий день командир исчез. Его арестовали за нарушение приказа и предали военно-полевому суду. Что с ним сталось - я не знаю, больше я его не видел никогда.
И еще о нечистой силе. На этот раз - о самой настоящей, всамделишной, с которой мне пришлось повстречаться в Беловежской пуще.
Произошло это вечером, под осень, в лесной деревушке; конный патруль (в котором я был старшим) случайно наткнулся на нее и теперь рысил по сонной улице - мимо плетней и темных хат… Приятель мой - чубатый ефрейтор Асмолов - сказал, оглядываясь и вздыхая:
— Тихо. Как дома. Как у нас на хуторе. Бывало, выйдешь с гармошкой… Ах, хорошо! Никакой тебе войны, никакой службы, - он поерзал в седле и потом, натягивая повод, проговорил с надрывом: - Самогоночки бы сейчас. Первачку!
И всем нам тотчас же захотелось выпить.
Мы долго рыскали по деревне, стучали в окна, просили продать хоть одну бутылочку… Самогонки не было нигде. Наконец какой-то старик сказал нам:
— Тут, панове, пусто: вшистко уже забрано… Немец был - брал. Бандиты приходят - берут. Ваши жолмеры - тоже.
— Как же быть, черт возьми, - озадаченно пробормотал я, - мы за ценой не постоим. Может, все-таки есть у кого-нибудь? Подумай, батя, напрягись!
— Уж и не знаю, панове…
Старик ухватил пальцами бороду - помял ее в раздумье, опустил клочковатые свои брови:
— Разве что - у ведьмы…
— У какой еще ведьмы?
– удивлённо, с ухмылкой спросил Асмолов.
— Да есть тут одна, - сказал старик, - ворожит, зелье варит.
— Где ж она живет?
— Тут недалеко - за оврагом.
— Проводишь нас?
– спросил я, оглаживая ладонью шею коня.
– Заодно и выпьем вместе.
— Нет, - поспешно сказал старик, - нет. Боюсь.
— Чего ж ты, чудак, боишься?
— К ней ночами завсегда змей летает.
— Зме-е-ей?
– недоверчиво протянул кто-то за моей спиной и гулко хохотнул.
– Хитришь ты, мужик! Говоришь, что самогонки нет, а сам, видать, пьян. Набрался - до зеленого змия.
— А ты не смейся, - строго ответил старик, - не смейся. Вот поезжай - побачишь!
— Да куда ехать-то?
– спросили его.
– Ты толком объясни.
— Направо, - сказал старик, - свернете в проулок - будет заброшенный стодол. За ним овраг. А на другой стороне, на выселках - ведьмина хата! Вона една там - не спутаетесь.
— Ну как?
– я обернулся к ребятам.
– Поедем к ведьме?
— А что же?
– сказал Асмолов, поправляя погонный ремень.
– За водкой - хоть в преисподнюю! Да и любопытно, вообще-то… Командуй, старшой!
Был уже поздний час, когда мы прибыли на выселки.