Блаженны мертвые
Шрифт:
— Пацаны, сваливаем!
Парни еще немного постояли у огня, словно пытаясь запечатлеть эту сцену в памяти, затем повернулись и побежали прочь. Маркус, с оголенным торсом, на мгновение остановился, посмотрел на Флору и поднял указательный палец, будто собираясь что-то сказать, но передумал и бросился вслед за своими приятелями. Несколько минут спустя Флора уже не могла различить их мыслей.
Пламя огня постепенно угасало. Звук затих, — значит, Смерть исчезла. Флора подошла к прогоревшему костру с редкими пляшущими язычками пламени, чувствуя сильный сладковатый запах, поднимающийся к небу. Костер даже не успел как следует разгореться, — по-видимому, в мертвецах было слишком
Все было черно от сажи. Теперь уже дважды мертвые, мертвецы лежали скрючившись, с прижатыми к телу локтями и выставленными вперед кулачками, как будто бросая вызов темноте. Тошнотворный запах усилился, и Флоре пришлось прикрыть лицо отворотом пиджака.
Они же только что танцевали.
Грудь ее переполнило чувство, прямо противоположное трепету, который она испытала, наблюдая за танцем мертвецов, — безумная скорбь, скорбь за весь род людской и его горестный путь на этой земле. В голове мелькнула та же мысль, что и тогда, но уже наполненная совсем иным смыслом:
Так вот оно, значит, как.
Р-Н HOPPA БРУНН, 21.00
Стуре все же удалось уговорить его поехать в клуб, о чем Давид уже пожалел. Оказалось, что Лео действительно на него рассчитывал, даже оставил сообщение на автоответчике, но Давид его не стал слушать. Он взял себе пива и направился к остальным в кухню. Со всех сторон посыпались соболезнования, смех и шуточки прекратились.
Серьезные разговоры в клубе были не приняты — здесь или шутили, или молчали. Сами по себе юмористы были, конечно, обычными людьми, не чуждыми нормальных человеческих чувств, но в коллективе они становились скоморохами, не способными задаваться вопросами, которые не укладывались в одну меткую остроту.
Перед самым началом выступления к Давиду подошел Бенни и сказал:
— Слушай, ты не обидишься?.. У меня там пара шуточек есть... Ну, про этих, оживших.
— Да нет, что ты, — ответил Давид. — Поступай, как считаешь нужным.
— Ну вот и хорошо, — лицо Бенни просветлело. — Понимаешь, такая тема, не смог устоять.
— Понимаю.
Давид почувствовал, что еще немного, и Бенни захочет испытать свои шутки на нем. Приподняв кружку с пивом, он пожелал Бенни удачи и отошел в сторону. Бенни скривился. Пожелать актеру удачи считалось плохой приметой, следовало говорить ни пуха, ни пера или что-нибудь подобное, и Давид об этом знал, и Бенни знал, что он об этом знает. Пожелать удачи было почти оскорблением.
Давид подошел к бару. Бармены с официантами ему кивали, но не подходили. Давид допил пиво и попросил Лео налить еще.
— Ну что, как дела? — спросил Лео, наливая пива.
— Идут, — ответил Давид. — Что тут еще скажешь.
Лео пододвинул к нему кружку с пивом. Вдаваться в подробности все равно не имело смысла. Лео вытер руки полотенцем и сказал:
— Передавай привет. Ну, когда ей получше станет.
— Обязательно.
Давид чувствовал, что вот-вот расплачется, и жадно опрокинул в себя полкружки, отвернувшись к сцене. Вот теперь легче. Когда никто не делает вид, будто понимает, что он пережил.
Смерть отчуждает людей.
На сцене зажегся свет, и Лео объявил в микрофон из-за барной стойки: добро пожаловать, представление начинается, поприветствуем нашего конферансье, Бенни Мелина.
Пока Бенни поднимался на сцену, зал наполнился аплодисментами и радостным свистом, и Давид понял, что все же соскучился по этому миру, такому настоящему и фальшивому одновременно.
Бенни отвесил сдержанный поклон, и аплодисменты стихли. Он покрутил штатив микрофона — приподнял, опустил, пока микрофон не вернулся в свое исходное положение. Затем он произнес:— Не знаю, как вас, а меня беспокоит этот Хеден. Вы только подумайте — целый район мертвецов!
В зале повисла тишина. Напряженное ожидание. Хеден беспокоил всех, но вдруг они еще чего-то не знают?
Бенни наморщил лоб, словно ломая голову над сложной задачей:
— Прежде всего мне хотелось бы знать...
Драматическая пауза.
—...Будет ли туда приезжать вагончик с мороженым?
Смешки. Не настолько смешно, чтобы хлопать, но забавно. Бенни продолжал:
— И если да, то будет ли на него спрос?
— И если да, то на какое?
Бенни начертил руками в воздухе прямоугольник, который, по всей видимости, должен был изображать экран.
— Вы только представьте — сотни мертвецов выходят из своих домов на звуки джингла... — Бенни напел простенькую мелодию вагончиков с мороженым и тут же изобразил, как зомби ковыляют к вагончику, выставив перед собой руки. В публике опять послышались смешки, и когда Бенни заревел: — Пломбииир, пломбииир... — раздались аплодисменты.
Давид допил пиво и проскользнул за стойку бара. У него больше не было сил все это терпеть. Он считал, что и Бенни, и все остальные имеют полное право острить на столь актуальную тему, нет, они просто обязаны это делать, но он-то не обязан слушать. Пройдя через бар, Давид вышел на улицу. До него долетел очередной взрыв аплодисментов, и он ускорил шаг.
Самое ужасное заключалось не в том, что над этим шутили. Шутить как раз было можно и нужно, без шуток человек бы не выжил. Самое ужасное, что это произошло так быстро.
После гибели «Эстонии» [45] прошло полгода, прежде чем кто-то осмелился сострить про носовой визир, да и то без особого успеха. В случае со зданием Центра международной торговли в Нью-Йорке все произошло значительно быстрее — уже через пару дней после теракта в народе появился анекдот про новую дешевую авиакомпанию — Талибанские авиалинии, и люди смеялись. Все это было так далеко, так абсурдно.
45
Пассажирский паром, затонувший 28 сентября 1994 года с большей частью пассажиров и экипажа.
Воскрешение мертвецов относилось к той же категории. Все это было так неправдоподобно, что сложно было относиться к этому всерьез. Именно поэтому его коллеги испытывали неловкость в его присутствии — рядом с ним события минувших дней обретали реальность, в то время как для них все это было и оставалось одной нелепой шуткой.
Давид прошел мимо забитой стоянки на Сурбруннсгатан и представил себе обезглавленное тело Бальтазара, бьющееся в судорогах на коленях Евы. Интересно, сможет ли он вообще когда-нибудь снова шутить.
Дорога домой отняла у Давида последние силы. Выпитое наспех пиво плескалось в животе, и каждый шаг давался с трудом. Он бы с удовольствием сейчас забрался в первый попавшийся подъезд и проспал бы на лестнице оставшуюся часть этого кошмарного дня.
Дойдя до дома, он прислонился к стене парадного и перевел дух. Ему совершенно не хотелось, чтобы Стуре из жалости предложил у него остаться. Сейчас ему нужно было побыть одному.
Стуре и не стал ничего предлагать. Сообщив, что Магнус так и не просыпался, он сказал: