Блаженны мертвые
Шрифт:
Звук, нарушивший тишину, был настолько нелеп, что показался Анне насмешкой мироздания — «Маленькая ночная серенада» Моцарта в электронной обработке. Она нашарила телефон в складках одеяла. Несмотря на то, что она взяла его с собой как раз на такой случай, ей казалось невероятным, чтобы кто-то сумел до них дозвониться в этой пустоте.
Она собралась было швырнуть телефон за борт — его звук только мешал, — но сдержалась и взяла трубку:
— Да?
Голос на том конце трубки дрожал от волнения, — а может, это были помехи.
—
Анна огляделась по сторонам. Из-за яркой подсветки глаза, свыкшиеся с ночной темнотой, больше не различали линии горизонта — казалось, они плывут в космосе.
— Его... нет.
— Простите, мне просто непременно нужно было с кем-то поговорить. У него же, насколько я понимаю, внук... я хотел ему кое-что рассказать.
— Расскажите мне.
Выслушав рассказ Давида, Анна поблагодарила его и положила трубку. Она долго сидела не двигаясь, и смотрела на Элиаса, затем взяла его к себе на колени и прислонилась лбом к его лбу.
Элиас... послушай меня...
Зная, что он ее слышит, она пересказала ему то, что услышала.
Тебе нечего бояться...
Голос Элиаса зазвенел в ее голове:
Точно?
Да. Точно. Побудь пока со мной... пока еще есть время. Иди ко мне.
Сквозь ткань одеяла она ощутила, как тело его обмякло, повисло на коленях мертвым грузом. Его душа как будто очутилась в ее теле.
Мама? А там — что?
Не знаю. Мне кажется, там становишься... невесомым.
Значит, я смогу летать?
Может быть... Да, наверное, сможешь.
Над морем пронесся вой, как будто приближался паром, хотя, кроме луны и звезд, вокруг не было видно ни единого огня. Вой усилился, приближаясь, и Анна вдруг почувствовала, что не хочет отпускать сына. Элиас был с ней, в ней, как в самом начале его существования, и она не хотела его снова терять. Как только она это подумала, Элиас начал отдаляться, исчезать.
Нет, нет, мальчик мой, останься. Прости меня.
Мама, я боюсь.
Не бойся. Я с тобой.
Вой теперь звучал над самой лодкой, и Анна различила тень за левым плечом, заслонившую луну. Кто-то сидел на скамье. Посмотреть туда она не смела.
Мама, мы еще увидимся?
Да, любимый. Скоро.
Элиас хотел сказать что-то еще, но слова его становились все тише, все неразборчивее. Из груди его выползла белая гусеница, и над ней простерся сгусток тьмы, из которого торчал крюк.
Анна подняла гусеницу
и подержала ее на ладони.Я буду думать о тебе.
...И она его отпустила.
Тисенвик/Родманше
Май 2002 — декабрь 2004 гг.
Человек не многое способен сделать в одиночку — тем более написать такую книгу. И хотя это именно я стучал по клавишам, складывая буквы в слова, я хотел бы поблагодарить тех, без кого эта книга не появилась бы на свет:
Сюзан Спрего-Якобсен из Института судебной медицины в Умео, подробно объяснившую мне, что происходит с телом человека после захоронения.
Больничного капеллана Стефана Бендтса, благодаря которому меня допустили в морг клиники Дандерюд, а также Кеннета Олссона и Бьорна Хамберга, организовавших для меня экскурсию по больнице, чтобы я смог описать ее в своей книге.
Сару Тенгваль, микробиолога из Линчёпинга, придумавшую модель воскрешения усопших с использованием выражений вроде «оксидативная фосфоризация».
Хокана Йенсона, корреспондента газеты «Афтонбладет», отредактировавшего текст репортажа с кладбища Скугскиркогорден.
Также я хотел бы выразить благодарность Яну-Эрику Петтерссону, главе издательства «Урдфронт», поверившего в эту книгу, и моего редактора Элизабет Ватсон Строруп, которая всячески меня поддерживала в моих литературных изысканиях.
Кроме того, хочу поблагодарить моих первых строгих читателей, прочитавших книгу, еще когда она была всего лишь стопкой разрозненных листов, и поделившихся со мной замечаниями: Кристофера Шёгрена и Эмму Бернтссон, Джонатана Шёгрена и Мари Крунлюнд, Еву Монссон и Томаса Уредссона — не обязательно в таком порядке. Вы не представляете, что значит для писателя отдать книгу людям, которые возвращают ее со словами: «Невозможно оторваться, прочел все за один день».
Отдельное спасибо Аарону Хаглюнду и Нильсу Шёгрену, указавшим мне на недостатки и внесшим ряд предложений.
И само собой, Мие — моему строжайшему критику и любимой поэтессе — за все. Абсолютно все. Нет слов...
Спасибо вам,
Юн