Блаженство кротких

– Этого я не знаю. Я не задавала вопросов. Я лишь поклялась ей, что буду молчать, пока это не случится. Я не верила сказанному, но опасалась этого дня всю жизнь.

Мирфат расшатала и втиснула последнюю шпильку, и подойдя к Фахми, положила руки на его плечи.

– Это был сунхед? – на умоляющих глазах проступили слёзы.

– Да, – выпалил Фахми и плечи его осели, словно тяжесть легла на них только в этот миг. – Но не спрашивай меня больше. Я не уверен… Я хотел посоветоваться с Тариком. Наедине. Он старший в роду.

Поговори, – уверенно произнесла она, – А дальше что? Да и поверит ли он тебе?

Фахми повёл плечами, высвобождаясь от рук жены, посчитав, что теперь женщина лезет не в своё дело. Мирфат развернулась и двинулась к двери, обиженно вскинув подбородок. Удивительно, но годы тяжкого крестьянского труда не подмяли её. В свои шестьдесят она сохранила осанку. Фахми увидел, как из комнаты выходит гордая черноволосая девица его молодости.

– Подожди.

Мирфат остановилась, но не повернулась. – Ты что-то хотел, Фахми?

– Погоди, присядь.

Он должен был ей сказать. Она это заслужила.

Сунхед – сон судьбы, был частью семейных легенд. Узнать его можно только попав туда. Не увидеть – а именно попасть. Подобно медали он имел две стороны, что не пересекались одна с другой. Одной из них было ощущение реальности – непрерывность причинно-следственных связей. Фахми ощущал себя и помнил всё, вплоть до того, как уснул. Второй – была абстрактная загадочность сюжета.

Начало ужаснуло Фахми. Как испугало когда-то Зивара, видевшего сотню лет назад мириады переплетавшихся нитей вероятности – человеческих судеб. И на этом, уходящем в тёмную даль цветастом полотнище зияли обугленные дыры, рванные ожоги, пресекавшие миллионы человеческих жизней. Но общий поток поредевших нитей, рассекаясь на разнокалиберные реки и ручьи, стремился вдаль, а значит жизнь продолжалась.

Перед Фахми развернулся иной коллаж. Мириады тончайших, как паутина, нитей, ярко-лунного цвета, – нитей, истекающих ниоткуда, свивались в неслыханных размеров жгут, завершавшийся черно-пепельным торцом с оранжево-алыми разводами тлеющего огня. Это напоминало гигантскую затухающую папиросу. Из нижней части папиросы выходили редкие черные нити и устремляясь вдаль, исчезали во тьме. Над значением чёрных нитей Фахми не гадал, так как остальное озарилось в его мозгу предельно ясно и уложилось в одну ёмкую фразу: «Род людской погибнет.» Малограмотный крестьянин-феллах однозначно понял увиденное, словно мозг его обладал неким ключом.

Жгут олицетворял глобализацию, о которой Фахми знал из выпусков новостей. А обугленный его край означал войну на уничтожение, скорее всего ядерную.

Затем страшные мысли отпустили его, он расслабленно парил в облаках и тело его было легче пушинки. Земля была за спиной, а перед глазами простиралось ночное небо и необычно яркие звёзды. Фахми видел их. И слышал. Он понимал смысл знаков, что выстраивали звёзды на угольно-чёрном небосклоне.

Вот об этом он и рассказал Мирфат, чтобы уберечь её от переживаний и страхов.

– Ты слышал голос звёзд? – тихо спросила она, и глаза её забегали, выдавая напряжённый ход мысли. – Но Солнце – тоже звезда, – выдала Мирфат услышанное когда-то. Эта фраза заключала все её познания в астрономии, да и в науках вообще. Но она точно знала, что Солнце – звезда, а предки рода Тайюм поклонялись Солнцу. Поэтому было резонно, что Фахми мог слышать его голос. Как слышал его когда-то Великий Фараон. А это она почерпнула из родовых легенд.

– А Солнце? Его голос ты слышал?

Фахми отрицательно покрутил головой. Но тут его пронзило воспоминание.

– Я видел, как звёзды сложились в небесный серп. И его остриё уже легло на земную ось.

Он очертил глазами бессмысленную фигуру, удивлённо размышляя над сказанным.

– Это …как? – Мирфат грузно опустилась на табурет.

Фахми развёл ладони и пожал плечами.

5. Миоглобинурия.

Степанченко перескакивал по мраморным ступеням Управления. В последний день лейтенантской жизни он решил не ждать очереди в лифт. Он точно знал, что перед обедом зачитают приказ, он торжественно оденет форму с погонами старшего лейтенанта, и тут же снимет её после короткого фуршета. Служба предполагала гражданскую одежду. Приветствовалась самая неброская, растворяющая в толпе.

За изгибом площадки, в обычно пустой курилке (курильщиков в органах почти вывели, как тараканов), стояла Мурцева, прижав к подоконнику собранную ковшом ладонь. Лейтенант видел её курящей третий раз за полтора месяца.

«Нервничает?»

– Доброе утро, Тамара Геннадьевна, – улыбнулся он, поравнявшись.

– Сергей! – тихо сказала Мурцева, залившись блёклым румянцем, – Я же просила не называть меня по отчеству. У нас разница-то всего … – она осеклась, не озвучив десяти лет, и нервно втянула сигарету, воровато стиснутую меж большим и указательным пальцем

Степанченко смущённо нахмурил брови. Не мог он пересилить себя и назвать по имени женщину, старшую и по возрасту, и по званию, да ещё кандидата наук. Последнее вызывало у айтишника Степанченко особый трепет. Айтишником его называли сослуживцы. Сам же он предпочитал полное название своей должности – эксперт в области электронных, компьютерных и коммуникационных технологий специальной оперативно-следственной группы первого отдела Центрального Управления. Так он обычно представлялся очередной девице, сидя на высоком стуле сверкающей барной стойки. Неясно, что именно производило эффект – магическая фраза или картинные черные баки, сбегавшие от жёсткой курчавой копны до мочек ушей, но лейтенант Степанченко, несмотря на полноту, пользовался у женского пола завидным успехом.

До совещания оставалось полчаса. Усевшись, Степанченко развернул на экране вчерашний файл, когда над ним навис Ерохин.

– Привет. Удалось что-нибудь выяснить?

Щелчком мыши лейтенант свернул окошко и стал сосредоточенно выискивать другой файл, – Кое-что удалось, Сергей, – и осёкшись добавил, – … Васильевич.

А вот своего тёзку, майора Ерохина, назвать по имени было гораздо проще. Несмотря на должность и то, что он был одних лет с Тамарой.

Начальник группы не циклился на субординации, был прост в общении, и, казалось, так и остался простым мурманским опером. И загадкой для подчинённых. Вернее, загадкой был не он, а его внезапное появление и назначение на эту должность.

Да, все знали, что предложил его начальник отдела полковник Можайский, под чьим руководством лейтенант Ерохин когда-то служил в ОВД Невского района. Но всё равно, была в этой истории какая-то недосказанность. Тем более, что в начале, когда группа только формировалась, должность начальника исполнял Полежаев, чьи карьерные амбиции оказались сильно ущемлены. Видимо потому, и не сложились отношения начальника с заместителем.

Как сорокалетний мурманский опер, совсем недавно получивший майора, мог совершить такой прыжок? И как его утвердил генерал Мостовой?