Блаженство по Августину

Летом ему во всех отношениях лучше не стало, и ритор Аврелий едва дождался виноградных каникул.

«…Когда же овладело мной и укрепилось во всей полноте желание освободиться и видеть, ибо Ты — Господь? Ты знаешь, Боже мой, я даже обрадовался, что у меня есть справедливое извинение, которое должно смягчить обиду людей, не желавших из-за своих милых детей помиловать меня.

Полный такой радости, я перетерпел этот промежуток времени до конца - было это, кажется, дней двадцать. Претерпевались они с натугой: во мне уж не было того запала, с каким я обычно вел эти трудные занятия, и не приди на его смену терпение, они согнули бы меня под своим бременем…

…Я решился пред очами Твоими, Господи, не порывать резко со своей службой, а тихонько отойти от этой работы языком на торгу болтовней. Пусть юноши, помышляющие не о Законе Твоем, не о мире Твоем, но о лжи, безумии и схватках на форуме, покупают оружие своему неистовству не у меня.

Я решил уйти, как обычно, на вакации, но не возвращаться больше продажным рабом: я был Тобой выкуплен.

Решение наше было открыто Тебе, людям же открыто только своим…»

Как видим, точную крестную дату, когда Августин ощутил себя еще внеконфессиональным, но все же христианином, он впоследствии исповедально отметил. Либо он, безжалостно по-живому анатомируя собственную личностную психологию, ретроспективно препарировал переломный момент индивидуального жизнетворчества в виде временной систематизированной привязки к социометрическим обстоятельствам.

Помимо старых друзей-учеников, преданно ему внимавших, вокруг Аврелия обстоятельно собрались и его новые медиоланские знакомцы, по тем же духовным или человеческим душевным причинам искавшие его общества в ту пору. Одному из них, а именно грамматику Верекунду, он рассказал о намерении оставить преподавание по причине некоторого нездоровья, и тот обрадовано предложил всем собратьям по духу, кто сможет и того пожелает, отправиться к нему на виллу Кассикиакум.

Верекунд оставить преподавание и молодую жену, естественно, не в состоянии, да и нисколько того не желал. Точно так же не мог уехать из города и Небридий, кого Аврелий уговорил пойти к Верекунду грамматическим помощником.

Более всех обрадовался переезду в деревню Алипий, хотя вовсе не по идиллическим или эротически-буколическим стимулам-мотивам. Римские беседы о мужском воздержании друг Алипий не позабыл, отчего настойчивее кого-либо теперь ратует за добродетельное безбрачие и стоическую автаркию мудрецов, не нуждающихся в любовном возлежании с женщиной.

Ригористичных взглядов ученика Алипия его друг и учитель Аврелий не разделял, но переубеждать в чем-то обратном и противоположном нисколько не намеревался. Даром что с мыслями о том, чтобы дожидаться в Медиолане наступления брачного возраста у нареченной невесты Максимиллы, он незаметно расстался. Это уже ни к чему в иных надеждах обновленной благовестной жизни.

Так же неприметно, безучастно он в то лето отдалился и от вдовы Эльпис. Недаром из Кассикиакума в Медиолан к ней ни разу не съездил и о ней не вспоминал. Уж больно она похожа на Сабину, о ком ему думать категорически не хотелось. Проще вообще изъять из философского и мыслительного употребления аристотелевскую категорию обладания женщиной или женой, как наименее ему подходящую.

Вполне достаточно в ближних иметь мать и сына. К тому же для пущей и сущей семейственности в Африке найдется замужняя сестра, и младший брат из пехоты перешел служить на флот в Остии уже в чине центуриона.

Кто благовестно нам мать, кто сестры и братья наши?..

Безмятежное и благодатное существование в Кассикиакуме братской духовной общины единомышленников во многом обеспечивал за счет наличных средств Скевий Романиан. Вольно ему гораздо чаще других туда-сюда деловито ездить в Медиолан, добиваясь возмещения ущерба от злонравия враждебных человеку бессердечных волн и безмозглых ветров. Но в любомудрый досуг остальных он тоже вносил немалый умственный вклад.

Скевий даже иногда брался за обязанности секретаря-либрария. Хотя в основном этим занимался Клар — раб-чтец Моники. В пополуденные и вечерние часы Клар добросовестно записывал философские реплики и ремарки семи-восьми собеседников, ежедневно заседавших за обеденным столом.

А с утра пораньше Аврелий эти записи правил, дополняя и развивая содержание вчерашних и позавчерашних бесед. Поди, выходит нечто сходное с диалогами эпигонов-платоников и их афинского корифея. Диалог есть диалог, что у Платона, что у прочих, любомудро вопрошающих, утверждающих, отрицающих или восклицающих.

Кроме того и в контраст он приступил к написанию трактата «Против академиков». Благодатно и сообразно общему философскому духу, царившему в Кассикиакуме, исполу завершил высокое рассуждение «О музыке», где, разумеется, речь не идет об авлетике, игре на дудках и на флейтах, если натурфилософски затрагиваются принципы гармонического движения космических светил в интервалах кварты, квинты или октавы.

Принялся он также набрасывать промежуточные заметки к философским трактатам «О порядке», «О блаженной жизни», «О бессмертии души». В них прекрасно поместилось кое-что из содержания недописанного и незаконченного им в картагской молодости, как он сейчас понимает, в целом весьма незрелого, греховного и святотатственного опуса «О прекрасном и соответственном».

На прекраснейшее здоровье, кстати сказать, грех жаловаться, несмотря на холоднющую лигурийско-медиоланскую стужу осенью и зимой. Но доброжелательные люди медиоланцы научили порядком зябнущего южного выходца поддевать под две зимние туники жуткое легионерское одеяние бракарум в виде широчайших труб для ног и обширного мешка для укутывания живота и чресел.

Если потуже зашнуроваться, подпоясаться, то ходить в этаком безобразии, носить его можно, передвигаясь в пешем хождении; даже на коня в нем вполне способно взобраться и совершить небольшую поездку — верхний ум проветрить, если задняя, тебе, умственность ничуть не замерзает.

Но все-таки холодно. Оттого должно быть, на январских идах Аврелий страшно застудил зубы на обе челюсти. Три дня и три ночи невыносимо страдал, покуда Бог не помог. Ехать в Медиолан к зубодерам уж очень нежелательно, тогда он попросил друзей, мать и сына написать его имя на восковых дощечках и всем вместе помолиться за здравие и спасение несчастного.

Помниться, давным-давно нянька Эвнойя нечто подобное бормотала об этом народном христианском методе избавления от зубной муки…

Сам говорить страдалец уж не мог, и рта не отворял от боли, потому написал умоляющую просьбу на табличке.

Исстрадавшийся Аврелий с замиранием сердца ждал чуда, и оно свершилось. Боль, как будто бы Божьим повелением сняло. Недавний мученик мгновенно ожил, воскрес и даже немножко испугался. За какие такие заслуги ему вдруг эдакая благодать? Ни тьмы в глазах, ни скрежета зубовного?.. Не стоит он таковских хлопот в благорасположении Господнем…

В мартовские ноны Моника со всеми принадлежащими ей домочадцами хлопотливо засобиралась в Медиолан. Поститься и молиться она, конечно, могла бы и в Кассикиакуме, но прошел слух, будто кесарскую власть имущие ариане опять вынашивают злодейские замыслы вооруженной рукой захватить Порциеву базилику, как оно едва не злоключилось в прошлом году. Поэтому мать заново готова отстаивать дело правоверия, проводить в базилике дни и ночи, чтобы умереть со словом Божьим на устах, но не допустить еретического кощунства.

Год назад Аврелий довольно скептически отнесся к денному и нощному бдению католиков, распевавших восточные псалмы в Порциевой базилике. Сомневался он и в реальном существовании некоего святого Порция, если исторически одноименно звали жену республиканца Брута, одного из убийц кесаря Юлия, какая тоже покончила с собой, узнав о самоубийстве мужа.

Нынче же катехумен Аврелий хорошо понимает святые чувства набожной Моники. Ведь скоро и ему трогаться в путь в Медиолан, ждать, пока епископ Амвросий окажет ему великую милость и честь, окрестив его бренное тело и бессмертную душу.