Близнецы. Часть вторая

Крынчик выпил еще и рассеянно помахал кому-то у Модвина за спиной.

– Давно дело было, – начал хорунжий. – Ну, как давно. В тридцать шестом. Какой-то слоеный был год: то плясать, то вешаться. Я еще жил в Вермаре, а она вся такая. Там богатеи еще богаче, чем везде, а бедняки – беднее. Я был в самом низу. У меня даже после бани кожа воняла канавой. Сам от себя нос воротил. – Крынчик вздохнул и едва заметно улыбнулся. – А вот она не стала.

Модвин в детстве читал про любовь с первого взгляда, про любовь вечную, про любовь безумную и страстную – в общем, про всякую разную любовь. Эти истории будили в нем живой интерес и желание понять принцип действия описанных чувств. Модвин спрашивал об этом брата, и тот, рассмеявшись, сказал: «Даже не представляю». Наметился некий подвох, и обращаться к Ортрун было очень страшно. Однако став в очередной раз свидетелем теплого приветствия, которое ожидало гетмана по возвращении с жатвы, Модвин подошел к сестре и осторожно поинтересовался: «Зачем вы с ним так много целуетесь?»

Ортрун стрельнула взглядом в сторону шеренги новобранцев, рядом с которой Гоздава казался каменным великаном, и заправила за ухо прядь волос.

«Мы любим друг друга и так это показываем».

Модвин догадывался, что она так скажет, и не замедлил задать следующий вопрос: «Как ты поняла, что любишь?»

«Подрастешь – узнаешь», – ответила сестра.

Модвин вроде подрос достаточно, но до сих пор об этом ничего не знал.

А в его возрасте Крынчик уже был год как женат – причем вполне счастливо, несмотря на изначальный скепсис родителей невесты.

Отец Аньки, известный в Вермаре мастер-литейщик, при первом появлении на пороге дома ее жениха-оборванца ожидаемо свистнул, подозвав сыновей, и вместе они без обиняков вытолкали Крынчика за ворота. Пока девушка плакала по ночам в подушку, а он отплевывался от городской пыли и подбивал друзей на помощь в похищении, обещая каждому справедливую долю того, что удастся стащить вместе с Анькой, местная компания торгашей из Хаггеды готовила пакость несговорчивой гильдии литейщиков.

– Представьте себе их, как грится, удивление, – рассказывал Крынчик, выразительно вращая глазами. – Синьки, значит, пришли ломать мастеру пальцы, один там уже юбку Аньке задирал, а тут заходим мы с ребятами. Вообще не «здравствуйте».

Где-то через неделю, когда всех перестало трясти, сыграли скромную свадьбу. Дела наладились: гильдия отщипывала ребятам Крынчика за охрану спокойствия, красавица Анька смеялась дурацким шуткам и цвела, Вермара слоилась и воняла заветренным тестом.

В тридцать седьмом к источникам этой вони примешалась горелая плоть.

На том горбатом холме, где поселился Крынчик, совсем рядом с родительским домом жены, было еще куда ни шло: болели мало, и все, что требовалось – сидеть сиднем и пореже выглядывать на улицу. Только вот улица имела гадкое свойство заползать к людям через порог. Анька, конечно, тоже навещала родителей. Когда они заболели, мастер-литейщик сказал: «Синяки приходили извиняться».

Крынчик рычал от бессильной злобы и сотрясал стены топотом, но чума его не боялась. Потом он целовал Аньку в синие изъязвленные губы, чтобы тоже заразиться и умереть. Болезнь отняла у него даже эту возможность, издевательски крякнула на прощание и растворилась в воздухе.

– Тогда я собрал ребят и перерезал всех хаггедцев, которых нашел в Вермаре, – сказал Крынчик, расчесав до крови прыщ на подбородке.

Модвин сглотнул.

– И тебя не казнили?

– Собирались. Гетман вовремя там оказался и спросил, за что.

Они оба помолчали. Опустевшая столовая скреблась возней и тихой болтовней посудомоек. Модвин допил вино и спросил:

– Ты до сих пор ее любишь?

– А как же. – Хорунжий отрыгнул и поставил кубок вверх дном. – Вот так в упор не узнаешь лучшие дни своей жизни, пока они не кончатся.

– Кажется, они у меня и не начинались.

Крынчик пожал плечами.

– Все может быть.

Он положил руку на стол, и под тканью длинного рукава проступили очертания круглой баночки с порошком. Модвина вдруг проняло осознанием. Подавившись слюной, он закашлялся и прохрипел:

– Расскажи мне… – Хорунжий через стол заботливо постучал ему ладонью по спине, и Модвин схватил его за рукав. – Расскажи мне еще раз о том, как она тебе снилась. Ни единой мелочи не упускай.

Крынчик был весьма дотошен, а где этого не хватало, там Модвин тут же латал прорехи своими вопросами.

Потом ему срочно понадобилось поговорить с лекарем.

– Мастер Алеш! – на бегу выкрикнул Модвин, завидев его вдалеке на пути, кажется, из детской. Тот остановился и спокойно подождал, пока господин восстановит дыхание. – Я, кажется, понял.

– Что именно? – с некоторым подозрением уточнил лекарь.

– Прозвучит безумно, – предупредил Модвин, достав из кармана серебристую баночку с порошком, – но вы послушайте.

Пытаясь распробовать эту гадость по примеру других дурманов, Крынчик щедро совал ее прямо под язык, ни в чем не растворяя, и вскоре съел достаточно, чтобы погрузиться в крепкий, но нездоровый сон. Тогда он и очутился в прекрасной весенней долине, где не было и намека на городскую пыль. Там Крынчика ждала возлюбленная Анька и еще давно умершие родители, по которым он иногда тосковал. «Это красивое место, – говорил хорунжий. – Такое красивое, что я постеснялся остаться». Но все же он возвращался туда несколько раз, и долина всегда встречала его новыми красками – яркими и сочными, как сказочные цветы.

– Так вот, – сбивчиво объяснял Модвин, – наверное, если принять это средство определенным образом и в нужном количестве, можно пережить что-то похожее. Оно как-то так действует… на всех одинаково, но по-своему. Как если выпить много сонного отвара. Или просто вина. Вроде такое бывает. Ну, то есть…

– Ясно, – буркнул себе под нос мастер Алеш и пару раз задумчиво кивнул. – Очень похоже на правду.

– Этим можно воспользоваться, ведь так? – подхватил Модвин. – Только соблюдать осторожность. Разве вы не хотели бы снова… еще раз увидеть тех, кого потеряли? – спросил он, стараясь придать голосу уверенности.

Но лекарь воодушевленным не выглядел.

– Я не стану этого делать, – ответил он. – И вам не советую.

– Почему? – немного смутился Модвин.

Мастер помолчал с таким видом, будто пытался подобрать слова попроще.

– Я всю жизнь смотрю смерти в лицо. Она неотвратима и окончательна. Ничего не останется, кроме земли, по которой ходил человек, и людей, которых он любил, – сказал лекарь и потом пожал плечами. – Просто живите, господин Модвин. Топчите землю, пока она терпит вас, и любите тех, кто этого заслуживает.

Баночка в руке как будто налилась свинцом. Модвин сник.

– Освальд заслуживал лучшего, – вздохнул он. – Мне столько всего нужно было ему сказать.

Мастер снова пожал плечами.

– Напишите стихи.

– Что? Какие стихи?

– Такие штуки из слов. Обычно рифмованные.

Модвин призадумался и почесал локоть.

– Не знаю, это как-то… Не хочется.

– Почему же? В вашем возрасте самое время начать.

– Может, потому что Сикфара… – начал Модвин и быстро осекся, но под пристальным взглядом вынужден был договорить: – Она любила стихи. Не всякие, правда. Только те, что в моде. Ну, там, баллады Ясменника…