Близнецы

Когда делать было нечего, она бродила по дому. Мимоходом она узнавала, как сервировать стол, если к ужину ждут генерала, крупного промышленника или барона; как составлять букет из сезонных цветов для вазы на полукруглом столике, красующемся под натюрмортом восемнадцатого века с изображением винограда и фазанов. Фрау фон Гарлиц спала отдельно от супруга — их спальни в изолированном крыле дома соединялись друг с другом через ванную комнату из розового мрамора. Поиски ночной рубашки, которую утром надлежало повесить на место, привели Анну (по наводке ухмыляющегося слуги) в спальню герра фон Гарлица, где, к своему смущению, она и обнаружила искомый предмет, небрежно брошенный возле кровати. Так вот где графиня провела сегодняшнюю ночь!

Анна завоевала доверие поварихи, которая, под предлогом преданности своей госпоже, щедро снабдила ее закулисными сведениями. Милостивая госпожа, урожденная фон Фалкенау, происходила из старейшего прусского дворянского рода, а ее муж, Вильгельм фон Гарлиц-Дублов, напротив, был выходцем из «угольной дыры». Анна подняла брови. Из Рурской области, уточнила повариха. Его отец, капитан корабля, на борту которого плыл император, влюбился в придворную даму императрицы, графиню Дублов. Чтобы просить ее руки, он поспешил добиться дворянского титула. Так, фамилия Гарлиц обрела приставку «фон» и вторую часть «Дублов». В знак признательности императору Вильгельму первенца назвали его именем.

Если о милостивой фрау повариха говорила с уважением и симпатией, то биографию герра фон Гарлица она рассказывала с явным презрением.

— Он бездельник, Казанова, — сказала она, — но графиня от него без ума, бедная женщина. Управление фабрикой по производству витаминных и травяных лечебных препаратов для укрепления здоровья солдат вермахта он передал своим подчиненным. Лошади — он вечно возится с этими лошадьми, — обреченно вздохнула женщина, как если бы от этих животных проистекали все горести мира.

Невидимая за средневековой крепостной стеной территория фабрики располагалась на границе парка. Время от времени владелец пришпоривал свою лошадь и объезжал постройку девятнадцатого века, дабы напомнить рабочим, что трубы дымят за его счет.

— Ты уже познакомилась с моим мужем? — спросила фрау фон Гарлиц. — Пошли, я тебя ему представлю.

Она ринулась ему навстречу, сбегая с крыльца по лестнице, Анна нехотя плелась позади. Перед ней словно мелькнул фрагмент из художественного фильма: крестник императора в белой форме восседает на своем липицанере, [53] который скачет между блестящими черными колоннами. У крыльца der Schimmelreiter [54] замирает, слезает с лошади и с отсутствующим видом позволяет себя обнять.

53

Австрийская порода лошади.

54

Всадник на белом коне (нем.).

— Это Анна, моя новая камеристка, — фрау Гарлиц тихонько подтолкнула ее к нему. Он на ходу протянул ей руку, ища глазами место, где бы он мог закрепить повод. Для него, подумала Анна, я представляю меньшую ценность, чем лошадь.

Обнаружение библиотеки в доме положило конец терзаниям Анны по поводу своего иждивенчества. Просторное помещение, до потолка уставленное томами — лишь три окна с голыми виноградными лозами, постукивающими по стеклам на ветру, были свободны от книг. Сокровищница, где поддерживался исключительный порядок, всегда стояли свежие цветы и горел огонь в камине. Все для удовольствия воображаемого читателя — Анна ни разу не застала там ни одной живой души. «Божественная комедия», толковый словарь французского языка, «Симплициссимус», «Дон Кихот», «Пророчества» Нострадамуса, «Фауст» и «К учению о цвете» Гете бессистемно стояли на полках. Среди них были первые издания, неприветливо хрустевшие, когда Анна их раскрывала, — непрочитанная книга не существует, укоризненно шептали они. Анна поняла, что здесь ей уготована колоссальная работа.

Однажды она задала вопрос, который с первого дня вертелся на языке.

— Ах, — фрау Гарлиц задумчиво сложила трубочкой свои ярко-красные сердцевидные губы. — В то время, когда я перебирала все поступившие заявления о приеме на работу, здесь жил мой отец. Бамберг, произнесла я вслух, держа в руках твое письмо. Анна Бамберг. Мой отец оторвал взгляд от газеты: «Я знал одного Бамберга… постой-ка… Иоганнеса Бамберга… Отменный был парень… недюжинных способностей… У меня о нем особые воспоминания… Господи, да это было лет тридцать назад…» И тогда я сказала себе: если эта Анна Бамберг — его родственница, то ее-то я и найму. То был знак свыше. — Со смехом она добавила: — Я не верю в Бога или Иисуса Христа, но в знаки свыше я верю, ради забавы!

— О каких особых воспоминаниях он говорил? — поинтересовалась Анна.

— Спроси у него об этом сама. Раньше мой отец управлял фабрикой. Наверно, твой отец там работал и сумел произвести хорошее впечатление!

Дом представлял собой остров посреди клокочущего моря двадцатого века; библиотека, в свою очередь, была островом в том доме, где семнадцатый, восемнадцатый и девятнадцатый века были представлены лучше двадцатого. Анна копошилась там в свое удовольствие, пользуясь привилегированным положением камеристки фрау фон Гарлиц. Теперь она знала, что это и есть ее законная доля наследства — репутация отца (более ценная, чем деньги и недвижимость). Еще до ее рождения он, обладая неосознанным даром предвидения, уже оставил ей это наследство. Столь редкая форма родительской любви, которая начинается задолго до рождения и не кончается даже после смерти, приятно согревала ей душу. Он все еще заботился о ней.

Так она прожила всю зиму, весну и лето. Изредка она переносила с места на место вечернее платье или ночную рубашку, но чаще всего просто сидела и читала. Никто не возражал. Она не подозревала, что это был всего лишь антракт, надолгая передышка.

Стол был заставлен тарелками. Пламя догорающей свечи отражалось в глазах Анны.

— Эта муштра жены химика, — сказала Лотта, — типично немецкое явление.

— Ах, это было ее понимание, как следует вести домашнее хозяйство, — мягко поправила ее Анна. — Только вот я не умею работать в полном подчинении. — Она засмеялась. — Мне вдруг вспомнилось… — от удовольствия она даже ущипнула Лотту за руку, — в пятидесятых годах мне снова довелось встретиться с семьей Штольцев. В составе делегации совета по защите детей я приехала на «Байер». Речь шла, кажется, о проекте создания обязательных рабочих мест для сбившихся с пути подростков. Нас щедро угощали в банкетном зале, при этом каждого гостя обслуживали два официанта. Я вдруг вспомнила упрек фрау Штольц: «Ты не успокоишься, пока не окажешься в банкетном зале "Байера"…» и так далее. И вот я там оказалась! Я чуть не подавилась, когда осознала это, — мой сосед встревоженно похлопал меня по спине. После приема я села в свой первый «фольксваген» и отправилась с визитом к Штольцам. Они по-прежнему жили по старому адресу, только звонок над входной дверью больше не сиял белизной, да и ступеньки крыльца не выглядели безупречно чистыми. Я позвонила, из окна выглянула старая женщина. «Анна! Конечно, входи!» На буфете красовались фотографии Гитте с мужем и детьми (застекленные дверцы буфета поочередно надлежало протирать замшевым полотенцем). Только что вернувшийся с работы герр доктор был поражен моим появлением: «Ну, как ты здесь очутилась?» Я пересказала пророческое предсказание его жены. «И вот сегодня я там сидела, и меня обслуживали два официанта!» Он разразился безудержным смехом. Его жена стыдливо улыбалась — жалкое зрелище. «Вот видишь, — ткнул он ее в бок, — разве я не говорил, что из этой девушки тебе вовек не удастся сделать прислугу!»

Часть II. Война

1

По воскресеньям в крытом променаде девятнадцатого века, тянувшемся от Королевской площади далеко в глубь парка Семи часов, устраивали барахолку. Было солнечно, однако восточный ветер пронизывал до костей. Продавцы грелись, расхаживая взад-вперед от одной чугунной колонны к другой под элегантно изогнутыми опорами. Анна и Лотта семенили вдоль прилавков с вазами, украшениями, старыми патефонными пластинками, открытками. Перед облупившимся конем-качалкой, потухшим взглядом уставившимся на статую какого-то святого, они на секунду задержались.

— Помнишь, как мы всегда дрались за нашу лошадку? — крикнула Анна так громко, что проходившие мимо посетители рынка обернулись. В их лицах, как показалось Лотте, читалось раздражение — кто это там еще потревожил их воскресный покой. Да еще по-немецки!

— Нет, не помню, — отрезала Лотта.

— И все-таки… и все-таки… Лошадка была бело — синяя с настоящей уздечкой и коричневым седлом; мы сталкивали с нее друг друга до тех пор, пока не появлялся отец с разумным предложением: сегодня, в воскресенье, на лошадке качается Лотта, в понедельник — Анна, во вторник — снова Лотта и так далее. «Как вы на это смотрите?» Я почти об этом забыла, — Анна всплеснула руками. — Wie sch"on, dass es pl"otzlich wieder da ist! [55]

55

Как прекрасно, что все это вдруг снова вернулось! (нем.).

У Лотты сюжет из детства не всколыхнул никаких воспоминаний, а лишь надорвал хрупкую взаимосвязь всех вещей из прошлого. Как получилось, что ее воспоминания начинались только с того момента, когда, больная, она лежала в садовом домике под присмотром своей голландской матери? В первый раз за прошедшие годы ей это мешало, она чувствовала себя неполноценной.

— Война в моде, — констатировала Анна. — Люди до сих пор зарабатывают на ней деньги.

На куске бархата были разложены каски и ремни. Да, здесь война соседствовала с миром: солдатская фляжка лежала рядом с античной кофемолкой; среди смятых любовных романов и детективов валялся богато иллюстрированный трактат о военных орденах и мундирах Третьего рейха; на стойке со старыми портретами новобрачных красовалась фотография молодого солдата, вызывающе глядевшего в камеру.