Близнецы

Трамвай остановился, Анна дала понять, что им пора выходить. Это был ее последний шанс: прости меня, Анна, но мне лучше вернуться домой. Однако она схватила свой чемодан, не позволив сделать это Анне, и последовала за ней. На улице стемнело и жутко похолодало, при каждом шаге чемодан бился об ее ногу.

— Все машины конфискованы, — сдержанно объяснила Анна, — поэтому приходится ходить пешком.

За открытыми железными дверями простиралась аллея с темными стволами по обеим сторонам, луна играла с ветвями в зловещую игру теней. В первый раз мы вместе идем одной дорогой, она и я, подумала Лотта, и ее захлестнуло несвоевременное чувство родства. Ей захотелось обнять сестру, шагавшую рядом в мрачном безмолвии… надо было, наконец, покончить с этим маскарадом. Но они продолжали идти по бесконечной аллее на расстоянии метра друг от друга — вместе, и все же порознь. Из темноты показался белый дом с зияющими чернотой окнами. Широкие лестницы, описывающие элегантную дугу, вели к барочному крыльцу.

В сумеречном доме готовились к встрече Нового года. К ужину ждали герра фон Гарлица; его жена пыталась подсчитать, сколько вина и еды поглотят его однополчане. Благодаря своему статусу, деньгам и обаянию ей удалось заполучить продукты, уже давно не доступные простым обывателям. На протяжении всего пребывания Лотты у них в гостях Анна проявляла лихорадочное рвение к работе. Между делом она познакомила Лотту с графиней, поварихой, служанкой, гувернанткой и другими обитателями дома — соблюдая все правила приличия, но без особого энтузиазма. Окружающие сравнивали двух сестер. Несомненное родство в одинаково голубых глазах, отметила повариха, но в остальном различий больше, чем похожих черт. Фрау фон Гарлиц похвалила немецкий Лотты: ни малейшего акцента даже спустя восемнадцать лет! Предпраздничная суета продолжалась. На кухне, благодаря оживленной суете персонала, наступление Нового года ощущалось острее всего. Лотта стояла в пижаме у окна гостевой спальни и смотрела на лунную дорожку в бассейне. К тому времени она не обменялась с сестрой ни словом (кроме пожелания спокойной ночи). День завершался еще загадочнее, чем начинался. Вместо вопроса «Какой окажется Анна?» возник вопрос «Кто она?».

Следующий день также проходил в судорожных приготовлениях, которыми занималась снующая туда — сюда прислуга, пока нашествие офицеров не оттеснило ее на второй план. Лотта выбежала в парк. Если до сих пор она чувствовала себя лишь нежеланным гостем, то военные мундиры, фуражки и звучные голоса с протяжным восточным произношением и уродливо раскатистым «р» окончательно сделали ее лишней на этом празднике жизни. Дрожа всем телом, она бродила по парку. Немецкая земля, немецкая трава, немецкие деревья… Родина? Домашний огород и заброшенный фруктовый сад показались ей сущим раем по сравнению с этой плотностью нарочитого богатства на погонный метр газона, квадратный метр бассейна, кубический метр немецкого воздуха. Остальную часть дня она провела в комнате для прислуги, листая журнал «Иллюстрирте беобахтер» и обдумывая, как поедет обратно и приукрасит дома свое разочарование. На кухне в два счета расправились с ужином. Анна сидела за столом в черном платье с белым накрахмаленным фартуком и наколкой на голове.

— Вот так выглядит жизнь камеристки, — это снова прозвучало как укор.

— Могу я тебе чем-то помочь? — запинаясь, спросила Лотта.

— Почему бы нет? — ответила Анна насмешливо. — У меня есть еще одна такая униформа, интересная получится метаморфоза.

Лотта надела платье служанки — отчаянная попытка оказаться на месте Анны или хотя бы ненадолго выступить в качестве близнеца. Не отрывая взгляда от тесемок сестринского фартука, завязанных с математической точностью, Лотта с супницей в руках проследовала за Анной в столовую. По обеим сторонам длинного стола, украшенного еловыми ветками, сидели офицеры, сменившие мундиры на смокинги. Свет свечей в ветвистых канделябрах отражался в столовом серебре и в пурпурных блестках глубоко декольтированного вечернего платья графини, восседавшей во главе стола. Ее муж в двойном статусе хозяина и офицера занимал место напротив. Незаметно для других, словно в шапках-невидимках, Анна и Лотта сервировали блюда. Заявление Анны «я — никто» получало наглядное подтверждение. Они бесшумно удалились на кухню — разливать суп по тарелкам не входило в их обязанности.

Праздничный вечер протекал мимо них, под знаком безучастного раболепия. Грязные тарелки, стаканы, ложки, пустые блюда. Гости все больше расходились, слуги едва успевали подавать все новые бутылки шампанского и вина. Один дородный офицер с лоснящейся багровой лысиной сорвал со стены клинок и принялся исполнять импровизированный танец с саблей вокруг полупустого стакана, который поставил на паркет. Появление Анны с клубничным десертом нарушило его координацию — качнувшись, он потерял равновесие и плюхнулся на экспонат из семейной коллекции хрусталя. С наливающимися кровью глазами он поднялся; из его зада, словно вороньи лапки, торчали осколки стекла. Все горячо зааплодировали.

— На «линии Зигфрида» пала первая жертва! — крикнул один из гостей.

В этот момент Лотта стала свидетельницей бесстрашия своей сестры. Анна водрузила на стол поднос с подрагивающим пудингом, склонилась над пострадавшим и с невозмутимым видом, как если бы собирала колосья, вытащила осколки из поврежденной части его тела. Затем она проводила его к шкафу с перевязочным материалом. Перед тем как покинуть комнату, он попытался было ущипнуть ее за ягодицу. демонстрируя свой несломленный дух, — Анна хладнокровно отвела его руку.

К полуночи обслуживающий персонал собрался в общей гостиной, в двенадцать часов они обнялись и чокнулись бокалами с шампанским. Сестры обменялись холодно-вежливыми поцелуями. Инцидент на улице послужил еще одним великолепным поводом к тому, чтобы снова отгородиться друг от друга. Выстрелы заставили всех устремиться к окну. «Выключите свет!» — заорал кто-то. Они опустили жалюзи и прижались носами к стеклу.

— Боже, — заохала повариха, — они что, спятили?!

Несколько военных, гогоча во все горло, прицеливались в белое банное полотенце, висевшее на низких ветках. Снова выстрел — полотенце колыхнулось и упало на землю. Повариха направилась к двери.

— Стыд и срам! — вспылила она. — Надо прекратить это безобразие!

Гувернантка ее задержала.

— Успокойтесь, фрау Ленцмайер, призывать к порядку офицеров не в вашей власти.

В отчаянии повариха осушила подряд несколько бокалов шампанского. Стрельба продолжалась. Лотта незаметно проскользнула в свою комнату и плашмя упала на гостевую кровать.

Ночные залпы и вид изрешеченного полотенца вызвали в памяти тревожные рассказы Тео де Звана и Эрнста Гудриана после их возвращения из Германии — рассказы, которые тогда ее вдохновляли. Лишь теперь она поняла их смысл; от каждого такого шального выстрела исходила угроза. До сих пор пустое, слово «враг» обрело здесь значение. Значение, включающее в себя холодный новогодний поцелуй Анны, безрадостную прогулку по парку и отсутствие того неуловимого, что зовется родной землей. Пальба прекратилась, офицеры затянули песню. Лотта в негодовании зажмурила глаза. Сняв наколку и развязав фартук, она посмотрела на себя в зеркало. Черное платье прекрасно подходило для похорон ее иллюзий.

Она выставила чемодан в коридор и заскочила на кухню позавтракать. Казалось, здесь работали всю ночь — ни один грязный стакан или десертная тарелка не напоминали о вчерашнем вечере. Готовился обильный завтрак — гости ни в коем случае не должны были возвратиться на «линию Зигфрида» голодными. Анна рысью носилась туда-сюда, сдержанная, без тени усталости на лице, ее светлые волосы аккуратно обрамляли наколку. Лотта окликнула ее, чтобы узнать расписание трамвая. Анна пообещала выяснить и исчезла в коридоре с наполненным бутербродами серебряным подносом. Невзирая на возражения Лотты, фрау фон Гарлиц попросила одного из военных проводить ее на вокзал.

Анна машинально помогала одеться гостям, поглощенным беседой вплоть до самого ухода. Лотта скованно стояла рядом с чемоданом в руке. Вчерашний танцор во весь голос жаловался соседу на арендаторов его поместья в Бранденбурге:

— До чего же они тупые, грязные, нерадивые — вообще-то говоря, это даже не люди, а нечто среднее между человеком и животным…

Анна застыла с его пальто в руках.

— Вам легко рассуждать, — сказала она сурово, — посмотрела бы я на вас, окажись вы в шкуре крестьянина.

Все головы повернулись в ее сторону, графиня от удивления раскрыла рот. Совершенно растерявшийся от подобного нахальства, офицер покорно, точно ребенок, позволил себя одеть. Его лицо окрасилось в тот же цвет, что и минувшим вечером после падения. Вероятно, воспоминания о том, как оперативно тогда действовала Анна, удержали его от требования немедленно ее уволить. На другом конце вестибюля прозвучал сигнал к отправлению. Лотта подняла свой чемодан, Анна подошла к ней, чтобы пожать руку. Впервые за все это время Анна улыбнулась — вероятно, довольная тем, как ей удалось осадить высокомерного землевладельца, а вовсе не из вежливости.