Блок
Шрифт:
И тут невольно приходят на память его прежние строки:
Христос! Родной простор печален! Изнемогаю на кресте! И челн твой — будет ли причален К моей распятой высоте?«Мы его застаем в самую трудную для него минуту — когда плечи его горбит безысходная тяжесть. Он неумолимо честен, трудно честен…» (IV, 533).
Так пишет Блок о Бертране, — и снова это оказывается сказанным и о себе самом. Эта «трудная», «неумолимая» честность великого художника трагически претворилась в поэме «Соловьиный сад», подытожившей многие издавна волновавшие Блока мысли.
«Я увидал огромный мир, Елена, — говорит в пьесе „Песня Судьбы“ Герман,
Тема эта, зародившаяся еще в сравнительно ранней лирике Блока (например, в стихотворении «Старость мертвая бродит вокруг…»), с годами все более мощно нарастает в его творчестве:
Так. Буря этих лет прошла. Мужик поплелся бороздою Сырой и черной. Надо мною Опять звенят весны крыла… И страшно, и легко, и больно; Опять весна мне шепчет: встань… И я целую богомольно Ее невидимую ткань… И сердце бьется слишком скоро, И слишком молодеет кровь, Когда за тучкой легкоперой Сквозит мне первая любовь… Забудь, забудь о страшном мире. Взмахни крылом, лети туда… Нет, не один я был на пире! Нет, не забуду никогда!Это стихотворение — поистине поразительного благородства и редкой откровенности, с которой поэт рисует притягательность «весны», — отнюдь не одиноко у Блока тех лет:
Да. Так диктует вдохновенье: Моя свободная мечта Все льнет туда, где униженье, Где грязь, и мрак, и нищета. Туда, туда, смиренней, ниже… Пускай зовут: Забудь, поэт! Вернись в красивые уюты! Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой! Уюта — нет. Покоя — нет.С большой определенностью очерчивается сюжет, близкий будущему «Соловьиному саду», в стихотворении «В сыром ночном тумане…» (1912), где в лесной глуши перед усталым путником возникает приветливый огонек:
Изба, окно, герани Алеют га окне… …И сладко в очи глянул Неведомый огонь, И над бурьяном прянул Испуганный мой конь… «О, друг, здесь цел не будешь, Скорей отсюда прочь! Доедешь — все забудешь, Забудешь — канешь в ночь! В тумане да в бурьяне, Гляди, — продашь Христа За жадные герани, За алые уста!»Здесь все овеяно сказкой — и эта изба в лесу, и говорящий, мудрый конь…
Напряженный драматизм всех этих стихов Блока во многом порожден собственной биографией поэта — и «благоуханной глушью» Шахматова, оградившей его в детстве и ранней юности от «грубой жизни» (о чем он порой жалел впоследствии), и самозабвенной отдачей во власть налетевшей любви.
В «Соловьином саде» вся эта проблематика разработана с поразительной смелостью и предельной искренностью; сказочность сочетается в сюжете с предельной реалистичностью и простотой.
Рабочий со своим ослом, занятый однообразным трудом… Таинственный и манящий сад, где раздаются соловьиное пение и женский смех… Растущее стремление героя в эту волшебную обитель:
И чего в этой хижине тесной Я, бедняк обездоленный, жду, Повторяя напев неизвестный, В соловьином звенящий саду? Не доносятся жизни проклятья В этот сад, обнесенный стеной…Соловьиный сад не обманул надежд героя, даже превзошел его «нищую мечту» о прекрасном:
Опьяненный вином золотистым, Золотым опаленный огнем, Я забыл о пути каменистом, О товарище бедном своем.Сладостна соловьиная песнь, — даже сами стихотворные строки как бы звенят ее звучными переливами и вариациями (опьяненный-опаленный, вином-огнем, золотистым-золотым)…
Почему ж нам внезапно вспоминается пушкинское:
Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты. И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.Может быть, по контрасту? Ведь сюжетная ситуация в поэме чуть ли не обратная пушкинской: не «во мраке заточенья» томится ее герой, а напротив — в прекрасном саду, в объятиях красавицы, да и «товарищ» его-всего-навсего осел, послушно деливший с ним тяжкий труд:
Вдруг — виденье: большая дорога И усталая поступь осла…Но припомним давние блоковские строки, порожденные отзвуками революции 1905 года:
Выхожу я в путь, открытый взорам, Ветер гнет упругие кусты, Битый камень лег по косогорам, Желтой глины скудные пласты… Кто взманил меня на путь знакомый, Усмехнулся мне в окно тюрьмы?Ведь и там, и в родственном по пафосу стихотворении «Вот он-Христос-в цепях и розах…» «тюрьма»-это «соловьиный сад» беспечальной жизни, куда «не доносятся жизни проклятья». А невзрачный пейзаж, где «убогий художник создал небо» и где столь прозаически «на пригорке лежит огород капустный», волнует и притягивает так же, как простонародная незнакомка «в платочке ситцевом своем» («Твое лицо мне так знакомо…»).
Живейшая нравственная необходимость зовет поэта выйти «в путь, открытый взорам»:
Пусть укрыла от дольнего горя Утонувшая в розах стена, Заглушить рокотание моря Соловьиная песнь не вольна!Без этого пути дни тянутся «без божества, без вдохновенья…» Характерно, что много позже, в 1921 году, Блок назовет так свою статью об акмеистах, которые, по его словам, «спят непробудным сном без сновидений… не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще…».
Сам ушедший из «сада» подобной поэзии, он и других зовет за собой в трудную, но настоящую жизнь: «Если бы они все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!» (VI, 183–184)
В литературе о Блоке существует версия, по которой соловьиный сад — нечто вроде дьявольского соблазна, созданного на погибель человеку. Но на самом деле это — образ счастья, недостижимого еще для людей и потому морально невозможного, даже для того, кто, казалось бы, мог им спокойно наслаждаться.
С великой болью всматривается возвращающийся обратно в обыденную и суровую жизнь герой в лицо возлюбленной, и оно до конца остается прекрасным:
Спит она, улыбаясь, как дети, Ей пригрезился сон про меня. …И тихонько задернул я полог, Чтоб продлить очарованный сон.