Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.
Шрифт:
«Они принесли самодельный гроб и быстро уложили труп в траншею, а фанерную домовину бросили в костер, – вспоминал о действиях похоронной команды на Серафимовском кладбище Н. В. Баранов. – …Худенькая, миловидная девушка… спокойно сказала нам: „Не удивляйтесь, что мы хороним без гробов. Покойникам все равно, а мы стынем на холоде… Костер едва греет, но дров нет, и если он погаснет, то в эту могилу уложат и нас“» [1109] . Н. В. Баранова удивило спокойствие девушки. Видимо, делала она это часто и не раз приходилось объяснять свой поступок. Могильщикам было не до приличий и некогда было им щадить чувства чужих людей. Убирать трупы шли сюда из-за усиленных пайков, шли сюда, чтобы выжить [1110] . И выжить стремились несмотря ни на что, не стесняясь и приписками в перечнях похороненных – превышение «нормы» поощрялось дополнительным пайком. Им все равно было, когда выбросить труп из гроба – на глазах у родных или после их ухода; главное – выжить.
1109
Баранов Н. В. Силуэты блокады. С. 56–57; См. также воспоминания Н. В. Ширковой о похоронах в январе 1942 г. ее отца: «Трупы, которые привозили, складывали… как дрова, друг на дружку. Если [гроб] плохой, то разламывали на дрова, здесь же был разложен костер, где рабочие грелись» (Ширкова Н. В. Воспоминания: Архив семьи Е. В. Шуньгиной); воспоминания P. M. Копиленко о работе команды МПВО на кладбище: «Наши бойцы (да это и вообще практиковалось там всеми) вынимали покойника из гроба, разбивали этот гроб и разжигали костры, чтобы согреться немного» (Стенограмма сообщения Копиленко P. M.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1.
1110
См. письмо одной из блокадниц В. Х. Вайнштейну (январь 1990 г.). Она пошла работать на кладбище, поскольку там выдавался паек по повышенной норме: «Я была высхша груди как мускин одны прыщики» (ОПИ НГМ. Ф. Р-20. Оп. 2. Л. 2 об. Сохранены синтаксис и орфография подлинника).
2
Некоторые отказывались от обычая хоронить в гробах еще и потому, что знали о продаже их работниками кладбищ и моргов для повторного использования. Поскольку гробов не хватало, на этом можно было хорошо заработать. Так, родственникам В. Б. Враской в морге «люди, привезшие своих покойников, советовали… вынуть покойника из гроба и отдать так, говорили, что его все равно не оставят в гробу, продадут гроб за хлеб» [1111] .
Н. В. Ширкова, хоронившая своего отца, также отмечала, что «если гроб хороший, то этот гроб продавали» [1112] .
1111
Враская В. Б. Воспоминания о быте гражданском в военное время: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 23.
1112
Ширкова Н. В. Воспоминания: Архив семьи Е. В. Шуньгиной.
Рыть могилы в окаменелой от холода земле в первое время приходилось самим родным и близким. Этот ритуал исчез еще быстрее, чем похороны в гробах. Те, кто не мог хоронить, расплачивались деньгами или ценными вещами [1113] , а позднее, – с декабря 1941 г., – только хлебом [1114] . Рассматривая изменение семейных ритуалов во время блокады, мы отчетливо видим, как смещалась грань между нормой и патологией, приемлемым и недопустимым. Этапы изменения ритуалов похорон были общими – вместо гроба «обвивальные пелены» («пеленашки»), вместо захоронения на кладбищах сбор трупов в строго определенных местах в городе. Сначала хоронили в гробах, потом без гробов [1115] , сначала хоронили в отдельной могиле, затем в братской, а потом могли и не похоронить – и так везде. Противостоять этому многие не могли еще и потому, что делали не только собственный выбор, но должны были учесть и выбор других блокадников. Деградация группы людей определяла и деградацию отдельного человека – он был связан с ней общими условиями существования, бытом и обязательствами.
1113
Комаров Н. Я., Куманев Г. А. Блокада Ленинграда. С. 156; Онъкова Н. А. Воспоминания о тяжелой ленинградской блокаде: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 20. Л. 9-10; Трудное время детства. Воспоминания Галины Владимировны Василевской // Испытание. С. 165.
1114
См. почти однотипные записи В. Базановой («гробы делают и хоронят только за хлеб и за дуранду») и М. С. Коноплевой («могильщики соглашаются рыть могилы только за хлеб») (Базанова В. Вчера было девять тревог… С. 129; Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 2. Л. 4 об.).
1115
Это могло происходить в течение всего нескольких недель. Т. Нежинцева хоронила 3 января 1942 г. отца мужа в гробу и отдельной могиле, а его мать 26 января 1942 г. в общей могиле и без гроба, в «пеленашке» (Нежинцева Т. Расскажу о своем муже. С. 348).
Обычай хоронить в братских могилах с января 1942 г. стал повсеместным [1116] , Возможно, при этом испытывали чувство стыда, но выхода не было. Сохранились письма, посланные из Ленинграда теми, кто решился хоронить родных в общих могилах. Они больше похожи на оправдания. Процитируем два из них, принадлежавших разным людям — безвестной блокаднице Н. Макаровой и знаменитой поэтессе О. Берггольц. Несмотря на различие жизненных ситуаций и стилей их писем, именно оправдание является их главной целью. Письмо Н. Макаровой сестре о смерти матери написано прозаичней, но его можно счесть квинтэссенцией аргументов, объяснявших причины распада старых ритуалов в «смертное время»: «Вчера мы ее похоронили, но… не отдельно, как это делалось у нас раньше, а в братскую могилу, теперь у нас всех так хоронят (..больше 3 м[иллионов] умирают), а отдельно нет возможности, во-первых, нет гробов ни за какие деньги кроме хлеба, а мы получаем 300 гр., но сейчас и за хлеб даже не делают, нет досок и нет мужчин, которые делают» [1117] .
1116
Котлярова М. Н. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 128; Дучков А. Д. [Запись воспоминаний] // Там же. С. 89; Дичаров 3. Алеха с Малой Охты // Голоса из блокады. С. 409.
1117
Н. Макарова – сестре. 27 марта 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 418.
На первом плане – «объективные» причины. Ни слова не говорится о том, делались ли попытки вернуться к прежним обрядам. Приводятся лишь новые доводы: «Я думаю, не осудите нас… и поймете, как нам все это тяжело, но иначе ничего сделать нельзя все, все, что можно было сделать для мамы, мы сделали… Не знаю…останемся ли мы живы или нет, но… жизнь у нас ужасная, таких нет и никогда не было. Живем без воды, без света, без дров, почти голодные и каждый день обстрелы… Ребята верно все мои перемрут и я тоже верно скоро умру, вот дойдет опухоль до сердца и конец» [1118] . Она явно испытывает какое-то чувство вины и предпочитает перед людьми, не знавшими ленинградских кошмаров, оправдываться именно ссылками на непреодолимые обстоятельства, а не на то, что можно было превозмочь.
1118
Там же.
В еще большей степени это чувство вины проявляется в письме О. Берггольц, отправленном сестре вначале 1942 г., после смерти ее мужа Н. Молчанова. Его можно разделить на несколько частей по формам мотивации выбранного ею ритуала похорон. Первую из них условно можно назвать «житейской» и она в чем-то близка к оправданиям Н. Макаровой: «Я не стала хоронить его сама… Я не могу тащить его, завернув в одеяло, через весь город, как делают все у нас. Хлеба на гроб и могилу мне столько не набрать. Я решила дать согласие, чтоб его похоронили от больницы, в братской могиле» [1119] . Этот ответ ей, однако, кажется неполным, не способным исчерпывающе объяснить ее поступок. Письмо приобретает патетический тон: «Он жил, как воин, как на фронте, пусть погребен будет, как на фронте. Он одобрил бы это».
1119
О. Берггольц – сестре. Начало 1942 г. Цит. по: Биневич Е. Рождены в Ленинграде // Нева. 2003. № 5. С. 188.
Но и патетика, видимо, показалась ей не очень уместной. И приводится еще одна мотивировка, где звучат более интимные, личные ноты: «…Мы договорились, что оставшийся должен стараться дожить до конца теперешней трагедии. Я буду стараться дожить. Мне трудно это сделать, сестра – труднее, чем перестать жить, но я буду стараться…» [1120] . Ей не в чем упрекнуть себя, она сама страдала от дистрофии, но отдавала свой крохотный паек, надеясь спасти мужа. Но как
характерны эти мотивировки, разные по содержанию, в столь кратком письме. Хотелось еще раз объясниться и оправдаться, еще раз оценить свои действия, сверив их с моральным эталоном. Слишком много оправданий – так не бывает, если люди закоснели в нравственной черствости.1120
Там же.
Эти свидетельства необходимо иметь в виду, когда мы говорим о быстроте изменения порядка погребения в «смертное время». Мы часто наблюдаем только само событие, но очень мало знаем, какой эмоциональный отклик оно рождало. Очевидцы или стесняются, или не считают нужным о нем говорить, привыкнув к такому обряду. Да, многие не могли довезти тела родных не то что до далекого кладбища, но даже до ближайшего морга. З. А. Игнатович была, однако свидетелем того, как «озябшая, сгорбленная, почти высохшая старушка» передавала двум мужчинам ценные вещи и «слезно упрашивала, умоляла, чтобы ее мужа свезли в морг» [1121] . На Георгиевском кладбище пришедшие «просили осторожно похоронить, потому что „женщина хорошая была"» [1122] , на другом из кладбищ мать, потерявшая шестилетнего сына, просила: «Положите его получше, милого моего» [1123] . Н. Макарова, похоронив сына и мать в общей могиле, заплатила рабочим за то, чтобы ее «зарыли в уголочке» — так, наверное, позднее легче было точно опознать место погребения [1124] .
1121
Игнатович З. А. Очерки о блокаде Ленинграда: ОР. РНБ. Ф. 1273. Д. 26. Л. 9.
1122
Стенограмма актива домашних хозяек и домашних работников по М. — Охтинскому хозяйству: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 146. Л. 14–15.
1123
Суворов Н. М. Сирены зовут на посты. Страницы блокадного дневника. Л., 1980. С. 45.
1124
Н. Макарова – сестре. 27 марта 1942 г.: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 418.
3
Признаки нравственного одичания обнаруживались не сразу, им пытались противостоять. Достоинством была не победа над ними (об этом говорили немногие), но упорство, проявленное в этом противостоянии. «…Когда пришли в морг… нам велели его раздеть и положить за воротами морга на улице, где лежали штабеля голых тел. Вот тут мы заплакали и отказались раздевать его», – вспоминала Т. Г. Иванова, помогавшая подруге хоронить ее отца [1125] . Блокадное бытие, однако, ломало не только слабых. Одна и та же последовательность распада прежней обрядности: привозили тела родственников на кладбище и, не имея сил вырыть могилу, оставляли их не похороненными, довозили тела до штабелей трупов на кладбищах и уходили, бросали санки с умершими по дороге [1126] .
1125
Иванова Т. Г. Воспоминания // Человек в блокаде. С. 218.
1126
Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 52 (Запись 21 декабря 1941 т.); Динаров 3. Алеха с Малой Охты. С. 409; Махов Ф. «Блок-ада» Риты Малковой. С. 224; Налегатская А. В. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 188.
«На улицах трупы. Трупы на лестницах, в квартирах, трупы у ворот больницы, у заборов, во дворах», – цитирует свой дневник военных лет И. Стадник [1127] . Бездна блокадного ада неудержимо расширялась и на рубеже 1941–1942 гг. не церемонились с мертвыми, как часто перестали церемониться и с живыми. «Ранним утром в сугробах под стенами нашего госпиталя всегда находили несколько трупов», – писала В. Гапова [1128] . Иногда трупы оставляли в подвале своего дома, их доставляли, в ряде случаев и тайком, к больницам [1129] . Вскоре трупы начали бросать прямо на улицах и не только в глухих переулках, но и в центре города [1130] . Е. Миронова вспоминала, как подруга, не имея сил похоронить сестру, положила ее «в сугроб за воротами» [1131] . Обычно оставляя тела умерших на улицах, надеялись, что их подберет милиция – это не раз отмечалось очевидцами блокады [1132] .
1127
Стадник И. К. В осажденном Ленинграде // 40 лет великой победы. Сборник воспоминаний сотрудников клинической поликлиники – участников Великой Отечественной войны и трудового фронта: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 51; ср. с записью в дневнике В. Н. Никольской: «…Покойники на улицах, скверах, бульварах и помойках» (Никольская В. Н. Дневник в Ленинграде во время блокады с 1941 по 7 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1037. Д. 907. Л. 19).
1128
Гапова В. Одна зима // Абрамов Ф. О войне и победе. СПб., 2005. С. 165.
1129
Скобелева Е. А. Родина моего детства. С. 14; Павлова Е. Из блокадного дневника // Память. Вып. 2. С. 287 (Запись 14 декабря 1941 г.); Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. С. 271 (Дневниковая запись 1 января 1942 г.).
1130
См. воспоминания Л. Щербак о событиях февраля 1942 г.: «Шли по Литейному проспекту… Много саночек с мертвыми, которых не было сил довезти до кладбища и их бросали» (Память. Вып. 2. С. 389); письмо С. А. Рейсера B. C. Баевскому 26 декабря 1981 г.: «Однажды, идя в Публичную библиотеку, где я служил, с Невского 11, где я жил… насчитал на улице семь трупов – умерших в пути или выброшенных из домов, чтобы не хоронить» (Цит. по: Баевский В. Роман одной жизни. СПб., 2007. С. 412).
1131
Миронова Е. Блокада и фронт: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1л. Д. 449; см. также запись Н. П. Горшкова: «Есть много случаев, что сопровождающие гроб бросают его где-нибудь на улице, не довезя до кладбища, и скрываются» (Блокадный дневник Н. П. Горшкова. С. 56 (Запись 6 января 1942 г.) и воспоминания В. Г. Григорьева: «Умерших… выносили на лестничную площадку или во двор и так оставляли там. У кого были силы, несли труп в парк и клали в щель-траншею, которую мы летом готовили для укрытия населения» (Григорьев В. Г. Ленинград. Блокада. С. 40).
1132
См. записи в дневниках Г. А. Князева и М. С. Коноплевой: «Покойников родственники не могли похоронить в течение 6-10 дней и, наконец, решались подбросить труп на пустынную улицу, чтобы милиция подобрала его» (Из дневников Г. А. Князева. С. 37 (Запись 1 января 1942 г.); «Часто родственники „подбрасывают“ трупы милиции, чтобы избежать хлопот по захоронению» (Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник. 3 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 2. Л. 35).
К концу 1942 г. ритуал похорон был предельно упрощен. Порядок их определялся не только этикой и возможностями родных, но и официальными инструкциями. Нарушать их было нельзя, и может именно это, а также быстрота и легкость захоронения, которая ими предусматривалась (трупы доставлялись на «сборные пункты», созданные во всех микрорайонах города [1133] , и оттуда вывозились на машинах), способствовали более быстрому переходу к новому ритуалу. Не надо выдалбливать могилу в окаменевшей от мороза кладбищенской земле, не надо оглядываться на других и опасаться их осуждения, не надо голодным копить хлеб для могильщиков, не надо обессиленным везти «пеленашки» на окраину города. Все сделают без них – нужно только положить тело на санки, пройти несколько улиц, оставить его в определенном месте и уйти…
1133
Шулькин В. Воспоминания баловня судьбы. С. 152.