Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Было бы неверным считать, будто за подарки не ожидали воздаяния. Редко, конечно, намекали, что ждут ответного шага. Но часто более устойчивыми оказывались те отношения между друзьями, которые были отмечены взаимной поддержкой. Об этом не всегда говорилось прямо в блокадных документах, но можно было догадаться и по косвенным свидетельствам. Одна из актрис рассказывала, как ей помог доставить пакет с продуктами домой ее друг, тоже артист – сама она была сильно истощена [1171] . Не домысливая лишнего, стоит предположить, что он не мог не надеяться получить хотя бы горсть чего-нибудь… Никто не требовал равноценного подарка, но когда друзья приходили, и не раз, с пустыми руками, их принимали далеко не так, как это было в прошлом. И деликатно давали понять, что их посещения тяжелы и неуместны, хотя и понимали, какие бедствия терпят «дистрофики», и знали, что их ни в чем нельзя упрекнуть.

1171

Смирнова (Искандер) А. В. Дни испытаний. С. 197.

Обмен подарками происходил естественно. Каждый давал то, что способен был дать.

B. C. Люблинский попросил домработницу постирать белье, отдав полено и 80 г хлеба; его угостили чаем с двумя кусочками сахара [1172] . Придя на прием к своему другу-врачу, он принес ей «скрученную из остатков папиросу» [1173] . И мать А. Западалова, получившего ожоги во время тушения зажигательных бомб, отдала знакомому врачу 10 руб., сумму не очень значительную [1174] . Отдельные фрагменты записок Э. Соловьевой – это именно детальные описания тех случаев, когда друзья пытались отблагодарить за подарок. Она помогала близкой ей семье вытаскивать из подвала дрова и даже отдала «скопившиеся папиросы». А это являлось настоящим богатством: их часто меняли только на хлеб. И друзья стремились оказывать ей «всестороннюю помощь»: отдавали подсолнечные жмыхи и дуранду [1175] .

1172

B. C. Люблинский – А. Д. Люблинской. 25 февраля 1942 г. // Публичная библиотека в годы войны. С. 225.

1173

Люблинский B. C. Бытовые истории уточнения картин блокады. С. 158.

1174

Западалов А. И. Несостоявшийся юнга // Нева. 2004. № 1.С. 229.

1175

Соловьева Э. Судьба была – выжить. С. 278.

Этот обычай взаимного дарения оказался неискоренимым. Менялись только размеры подарков и становился едва ли не экзотичным их перечень. Житейские истории многообразны и неоднозначны, и если позволительно здесь использовать парадоксы, то скажем, что каждая из них типична по своему. Рассказы интеллигентов в силу присущей им литературной отделки более четко, с благодарной сдержанностью, без суетливости и суесловия выделяют щепетильность друзей. Отметим здесь воспоминания филолога С. А. Рейсера о его друге В. В. Гиппиусе – знатоке творчества Гоголя. Вместе они питались дурандой с дельфиньим жиром в столовой Дома ученых, вместе грели кипяток в квартире С. А. Рейсера. Печь там растапливалась книгами и В. В. Гиппиус отмечал, какую из них он не имел в своей библиотеке [1176] .

1176

Рейсер С. А. Воспоминания. Письма. Статьи. СПб., 2006. С. 33.

По характеру действий каждого из участников этой сцены можно составить представление о норме этикета, которого все еще старались придерживаться голодные люди. С. А. Рейсер решил отдать часть книг своему другу. Он писал позднее, что их судьба ему была «в это время безразлична» – видимо, то же самое мог услышать от него и Гиппиус, который не решался принять дорогой подарок. Найдены были слова, призванные ослабить чувство стыда у собеседника – но и последний стремится не остаться в долгу: «…Отказался взять их даром, а предложил деньги и какое-то количество чего-то, относительно съедобного» [1177] .

1177

Там же.

Взять съестное у изможденного человека, корыстно пользуясь его любовью к книгам? Нет, если уж хочется, чтобы он не испытывал унижения, надо принять от него что-нибудь, не столь нужное для него. Он согласился взять деньги… На «них почти ничего… купить было невозможно», – оправдывался Рейсер, и эти слова были сущей правдой; едва ли речь могла идти о громадной сумме. И здесь, у порога смерти (В. В. Гиппиус умер через несколько недель) два друга обдумывают, как деликатнее, никого не ущемляя, осуществить этот обмен. [1178]

1178

См. также рассказ И. А. Бродского о художнике И. Я. Билибине, предложившем подарить фотоаппарат «Лейка»: «Я отказался принять щедрый подарок и с трудом уговорил Ивана Яковлевича продать мне аппарат» (Бродский И. А. В дни блокады // Иван Яковлевич Билибин. Статьи. Письма. Воспоминания о художнике. Л., 1970. С. 291).

4

Нередко и прямо обращались к друзьям за поддержкой, будучи беспомощными, в минуту крайней нужды [1179] . При этом, не стыдясь, говорили о том, что голодны, ожидая встречного шага, а нередко без обиняков требовали их покормить. Обращались в то время часто и к незнакомым людям, но у друзей было просить не легче: хорошо знали, как они живут. Было унизительно, и понимали, что так поступать нельзя, но не удерживались, ели все, что им предлагали. Получить хлеб мало кто надеялся. Просили даже кошек, часто оправдываясь тем, что хотели накормить голодных детей [1180] . Очевидно, осознавали, как воспримут друзья такие просьбы, и никто не хотел выглядеть в их глазах человеком, полностью опустившимся.

1179

Вечтомова Е.

Маленькая дочь большого времени. С. 337; Женщины и война. С. 302; Быльев И. Из дневника. С. 333; А. Н. Кубе—В. Д. Головчинер // С Васильевского острова на улицу Марата. С. 200.

1180

«У маминой подруги была кошка Муха, так мама пошла к ней и попросила Муху для нас, голодных детей» (Волкова Л. А. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 78; один из «давних знакомых» семьи Т. Максимовой, попросив кошек, также сослался на то, что у него три сына (Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 39).

Приход этих гостей иногда вызывал досаду, но отказывали им редко. Делились обычно суррогатами, а когда одаривали «натуральными» продуктами, почти каждый из блокадников подчеркивал их сугубую скудость [1181] . И редко кого из друзей бросали в беде, хотя говорить о полноценной помощи им не приходится. Откликаясь на просьбы, люди постепенно преодолевали свое безразличие, пристальнее и сердечнее вглядывались в тех, кто оказался у последней черты. Сердились на себя за неуместную щедрость, готовы были даже отступить — и продолжали помогать. В том упорстве, с которым боролись за жизнь друзей, есть чтото неброское, пожалуй, и рутинное. Его порой трудно понять, но в нем всегда проявляется высота духа и сила сострадания. Яркий пример этого – дневник Л. А. Ходоркова.

1181

См. воспоминания Т. Максимовой: «Мама предложила гостю кипятку из самовара и достала единственную у нас в тот день еду —2 блокадные конфеты, смесь мякины с сахарином, каждая весом в 5–7 грамм» (Максимова Т. Воспоминания о ленинградской блокаде. С. 39).

«Позвонил Сашка. Просил помочь. Позвонил, что придти не может, ноги не слушают. Был у него 28/XII, принес поесть. Еще два-три дня – умер бы. Как его спасти… Сашка страшен…

4/1-42…Вечером иду к Сашке. Несу покушать. Темно, иду с трудом. Промок весь.

Отдыхал у него час. Не было сил идти на станцию. Кажется, спасу…

7/1-42. На попутной машине завез Сашке каши, хлеба, котлет из конины. Ему лучше.

Пытался даже выйти на улицу. Правда безуспешно.

… 10/1-42. Сегодня был у Сашки. Отвез немного поесть. Попал под артиллерийский обстрел. Саша очень плох…

18/1-42. Был у Сашки. Принес ему поесть. Вернулся без сил. Еле дошел.

29/1-42…Сегодня был у Сашки. Завез кушать. Очень плох… 9/II-42. Сегодня уехал Сашка. Не зря делился едой» [1182] .

Так, без пафоса, скупо и деловито, даже монотонно, описано это чистейшее проявление человеческого милосердия.

Соседи

1

Блокадный быт во многом сплачивал людей, объединяя и тех, кто до войны жил обособленно даже в коммунальной квартире, почти не интересуясь судьбами соседей. Это являлось неизбежным. Чаще всего стали встречаться на кухне, у печки, из-за холода могли сидеть здесь часами. Не всегда это было похоже на идиллию. «Теплых» мест не хватало, их старались занимать пораньше и не хотели уступать тем, кто из-за тесноты не смог сразу пробиться к печке [1183] .

1182

Ходорков Л. А. Материалы блокадных записей: РДФ ГММОБЛ. Оп. 1-р. Д. 140. Л. 10–13.

1183

Воспоминания Н. В. Ширковой // Архив Е. В. Шуньгиной.

Именно здесь и велись долгие беседы обо всем. Узнавали новости, выясняли, кто погиб, а кто уцелел, где и что можно купить или обменять. И нескончаемыми являлись разговоры о том, что ели в прошлые годы, с перечнем самых «аппетитных» яств – они столь же прочно удерживали людей рядом друг с другом, как и потребность в тепле [1184] . Во время обстрелов жильцы старались уходить из комнат в коридоры и на лестницы – почему-то они считались более безопасными. Здесь утешали, ободряли, наставляли и даже читали детям соседей сказки [1185] . И обязательные дежурства также сплачивали блокадников. «Все в доме перезнакомились во время дежурств и все разговаривали о том, где достать продуктов. На дежурстве я познакомилась с женщиной, которая мне предложила спать с детьми в комнате первого этажа окнами во двор», – вспоминала 3. Лихачева [1186] .

1184

См. Григорьев В. Г. Ленинград. Блокада. С. 42.

1185

Ильин И. От блокады до победы. С. 178; Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. С. 141.

1186

Рассказ 3. Лихачевой цит. по: Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 465.

Иногда даже приходили жить к соседям. Причин было много – это и голод, и холод, и одиночество, и желание уйти из комнат, где лежали трупы родных. Нам не всегда ясны мотивы тех, кто пускал к своему очагу. О корыстности таких действий никто не говорит, хотя, конечно, труднее было выстоять в одиночку. Моральные правила поддерживались во всех этих обусловленных стремлением выжить связях малознакомых и совсем незнакомых людей. «Оживлялись» они добрым советом, напутствием, предложением посильной помощи.