Бог, которого люблю

Валентин в пальто и ботинках лежит ничком на кровати у себя дома. Вокруг стоят ребята в костюмах и несколько празднично одетых девушек. Одна из них слегка нагнулась и положила руку ему на плечо.

Это – когда он устроился на работу и пригласил всех новых друзей на день рождения.

– Валек, вставай, мы же к тебе на день рождения пришли, – несколько раз повторила тоненьким голоском девчонка, теребившая его за плечо.

Конечно, помню и его ответ. Перевести на нормативную лексику то, что он процедил сквозь зубы, можно было однозначно: чтобы все уходили…

Валентин через стол тянется за рюмкой водки и головы всех, сидящих за столом, обращены в его сторону. Это уже после того, как через час он пришёл в себя, и все сели за стол. Почему-то первым делом он решил доказать, что вовсе не пьян и сам выпил один за другим все стопочки с водкой и вином, которые предназначались для первого тоста за его здоровье.

Я стою по пояс в воде. На берегу кое-где лежит снег. Это мы вышли из бара в Сокольниках. Я поспорил с Женькой на двадцать пять рублей, что нырну в пруд, потом в мокрой одежде поеду домой, и ничего со мной не случится. Я выиграл пари, но денег так и не получил…

Сижу в кухне за столом, передо мной на тарелках еда, приготовленная и поданная матерью. Рядом отец с разведенными в недоумении руками. На моей физиономии, обращенной в его сторону – исказившая лицо гримаса презрения. Он попытался мне сказать, что я пошел по неправильному пути, что мне надо измениться.

– А что ты все учишь и учишь меня, – ответил ему тогда, – вот покажи мне десять тысяч, я стану тебя уважать.

Отцу ничего не оставалось, как только развести руками:

– А сын-то у нас больной, – грустно сказал он матери.

Несколько снимков, на которых изображен Андрей. Пожалуй, если бы они были напечатаны, его никто бы не узнал. На одной фотографии он лежит в луже, и лица не видно, на другой – с опущенной головой, в нелепой позе сидит на лавочке.

Моих фотографий десятки. На многих я, мягко говоря, настолько неудачно получился, что, если бы они были настоящими, мгновенно сжег бы их. Не дай Бог, кто ещё увидит…

– А вот и Вилек! Ты, конечно же, знаешь его, – то ли с вопросом, то ли с утверждением обратился ко мне Валентин, указывая на модно одетого парня, идущего по другой стороне улицы. – Если не знаешь, познакомлю. Великий шулер. Его еще называют заслуженным тренером по преферансу.

Валентин тут же засвистел, и когда его знакомый оглянулся, замахал обеими руками, приглашая перейти на нашу сторону…

Я сразу вспомнил, как чуть больше года назад, когда денег у меня совсем не было, проигрался в карты парню, который недавно вернулся из лагеря и целыми днями стоял у винного магазина, вымогая у всех на водку. Он знал, где я живу, собрал человек пятнадцать своих друзей, и они все нагрянули к нам во двор. Они даже не постучали в дверь, а только кричали, страшно ругались (чем переполошили всех соседей) и обещали друг другу, что сделают со мной, если не отдам долг.

Все это произвело на меня сильное впечатление. Неделю не выходил из дома, тасовал карты. В результате придумал систему, при помощи которой, совсем не глядя на колоду, мог сдавать себе любые карты. А в игре и надо было всего лишь раз сдать кому-то хорошие карты, а себе ещё лучше.

Знакомый Валентина еще переходил улицу, приближаясь к нам, а у меня уже возник план обязательно сдружиться с ним и выведать все его карточные секреты.

Не окликни мы тогда Вилька, как звали Володю приятели, сокращая его фамилию, может быть, он так и прошел бы по другой стороне улицы мимо моей жизни.

Он был евреем и старше меня на шесть лет. Совсем недавно окончил институт, работал рядовым инженером в каком-то НИИ. Мы жили в шести-семи кварталах друг от друга и часто по вечерам часами ходили от моего дома к его дому, и расставались лишь за полночь.

Он вспоминал всякие смешные истории – как устраивал приезжих с Кавказа в институт, а порой сам сдавал за них экзамены и брал за это деньги. Рассказывал про свои картежные похождения, показывал, как передергивать карты.

Наверно оттого, что с детства занимался музыкой, мои пальцы оказались чрезвычайно приспособленными для карт, и уже через час-два, все, что он показывал, я мог делать почти так же хорошо. Мы оказались в разных «весовых категориях». Он прекрасно играл во все игры, просчитывал карты, я же умел лишь ловко сдавать, и про многие игры понятия не имел.

Сдружились мы очень быстро. Недели через две-три после нашего знакомства он сказал, что давно ищет настоящего друга. Именно об этом и я мечтал с детства.

– Знаешь, – запомнились мне его слова, – хочу быть сильным, и сильным мира сего.

Эти слова упали на благодатную почву. Ну а то, что сила не в мускулах, и обсуждать не приходилось. В отличие от ребят из нашей компании, для него деньги были не только средством загулять. В их накоплении, чтобы затем пустить в оборот, видел он смысл своей жизни.

«Мне, конечно, по пути с этим человеком, – думал я тогда. – Ведь он обязательно станет богатым».

Как уже говорил, мы были соседями. Жил он в таком же маленьком доме, как и я, только без участка. Несколько раз приглашал к себе домой, как правило, по утрам, когда родители работали. И вот однажды довелось познакомиться с его матерью.

Когда она зашла, я сразу же почувствовал себя неловко: во-первых, на столе стояла бутылка водки, а во-вторых, Володя достал из холодильника всякие еврейские закуски.

Володина мать не говорила на понятном мне языке, типа: «Уходите отсюда сейчас же, что вы здесь устроили?»

Она медленно ходила вокруг стола и, обращаясь ко мне, довольно спокойным голосом повторяла:

– Гой, что ты ешь мою селедку? Хороба тебе в бок.

– Не обращай на нее внимания, – наливая водку, прокомментировал Володя. – У нее просто зубы болят.

Когда она вышла в другую комнату, он, понизив голос, объяснил:

– Иногда она приходит домой, когда никого нет. Ищет, куда я спрятал деньги. А часть денег в крупных купюрах я прячу под стелькой в ее тапочках.

Через несколько месяцев мне пришло на ум спросить Володю: что же такое «гой» и «хороба».

– Гой, это значит не еврей, – растолковал он, – а хороба, это ты не расслышал: она говорила «хвороба», чтобы ты заболел, значит.

В это же время в нашей семье случилось несчастье: после инсульта парализовало отца. Ему было 58 лет. Моя мама работала шофером на машине «скорой помощи», и как раз заехала домой пообедать, когда с отцом случился удар. Поликлиника находилась рядом с домом, и уже через пять минут врачи приводили отца в чувство.