Бог всегда путешествует инкогнито

— Месье прав: закон предписывает созывать ассамблею каждый год.

— Ах, акционеры, ах, акционеры! Красивое словцо для обозначения трех дедушек, которые делают свои дела на Бирже и надеются, что это им принесет больше дохода, чем обычная сберкасса. В конце концов, на ассамблею никто не ходит, кроме болванов, считающих себя важными персонами, потому что владеют пачками акций.

— Э… я полагаю, что их будет гораздо больше, чем вы думаете, господин президент. Мы с каждым днем получаем все больше и больше подтверждений на наши просьбы явиться на ассамблею. Как раз об этом я вам и говорил позавчера: надо менять зал, потому что зал заседаний, который мы арендовали в отеле «Лютеция», будет мал.

— Мал? Как это понимать? И вообще, что значит вся эта чертовщина?

— Я думаю, люди испугались полного краха акций, месье, и решили подробнее поинтересоваться делами предприятия, в которое вложились.

— Да у них акций — кот наплакал! У каждого по пять-шесть, не больше. Пусть отвяжутся! Я не собираюсь обсуждать стратегию развития предприятия с кем ни попадя. Мне с ними не о чем разговаривать!

— Те, кто не следил за курсом акций, обнаружат, что потеряли тридцать процентов, и решат, что продавать уже поздно: слишком велики потери. Следовательно, у них остается единственная надежда, что предприятие выправится. Потому они и придут на ассамблею, что теперь их живо интересует то, что еще пару дней назад было для них делом второстепенным. Что-то подобное было, когда упали акции «Евротуннеля», месье. Мелкие акционеры решили явиться на ассамблею, чтобы защищать свои интересы.

— Я прошу вас прекратить опасные сравнения, ладно?

— В любом случае, месье, надо сменить зал, чтобы можно было всех принять.

— Сменить зал, сменить зал!.. Я не собираюсь арендовать «Зенит»!

— Э… нет, месье, «Зенит» буде слишком мал. Учитывая, в каком ритме развиваются события, нам придется подумать о Дворце спорта в Пари-Берси.

53

Как и все акционеры, к которым я теперь принадлежал, я получил приглашение на ассамблею заказным письмом за две недели до события.

И вот уже целую неделю я сочинял выступление, шлифуя его, как скульптор полирует мрамор, убирая все шероховатости. Я выучил его почти наизусть, репетируя перед зеркалом в ванной и воображая перед собой группу акционеров, которых надо убедить. Я думал об этом непрерывно, идя по улице, сидя в метро или стоя в очереди. Даже стоя под душем, я отрабатывал некоторые пассажи и представлял себе, как публика покоряется мне. А в это время струи теплой воды ручьями текли по голове, по коже, согревая тело и сердце и заставляя их вибрировать в унисон с моим голосом, в полном резонансе с аудиторией. Я все время вспоминал свой успех в «Спич-Мастере», и это внушало мне веру в себя.

Я находил свою речь весьма убедительной и был горд собой. На месте мелких акционеров я бы за себя проголосовал без всяких сомнений.

В начале недели место ассамблеи поменяли, и я получил уведомление с новым адресом: ПОПБ, 8, бульвар Берси, 12-й округ. Такому человеку, как я, недавно переехавшему в Париж, этот адрес ни о чем не говорил.

Накануне я взял отгул, чтобы передохнуть, собраться с мыслями и внутренне настроиться. Однако, когда солнце стало клониться к горизонту, а потом исчезло за причудливой и печальной чередой парижских крыш и труб, вера в себя начала понемногу таять. И передо мной, прогнав радужные мечты, во весь рост встала суровая действительность. И состояла она в том, что событие, на которое я столько поставил, неотвратимо приближалось.

Было ясно, что Дюнкер не простит мне выдвижения моей кандидатуры в противовес ему. Завтра, в это же самое время, я стану либо президентом «Дюнкер Консалтинг», либо бывшим консультантом, ныне безработным, которого преследует бывший психиатр, ныне сам наполовину спятивший.

И тут внезапно здравый смысл взял верх над сердечными порывами, и меня охватил животный, всепроникающий страх.

Утро следующего дня пролетело быстро. Я в очередной раз перечитал свое выступление, потом вышел прогуляться, чтобы подышать кислородом и попытаться хоть чуть-чуть снизить уровень стресса. Навязчивый страх привел меня в какое-то странное состояние. Внизу под лестницей я увидел Этьена и решил поделиться с ним своими страхами. Может, чтобы лишний раз увериться, что на свете есть кто-то слабее меня. А может, потому, что, если мне не удастся переломить ситуацию, я сам окажусь на его месте.

— Мне страшно, — сказал я ему.

— Страшно? — отозвался он своим хриплым голосом.

— Да. Мне предстоит сегодня говорить перед людьми и рассказать им свой взгляд на некоторые вещи. И это вгоняет меня в страх.

Он с недоверчивым видом принялся следить глазами за прохожими.

— Не вижу, в чем проблема. Я всегда говорю, что думаю, если вообще думаю, и все кончается хорошо.

— Не так все просто… Я буду не один. На меня будут смотреть, меня будут слушать, обо мне станут судить…

— Да ладно! Если они такие привереды, тем хуже для них! Надо говорить, что думаешь. Слушать свое сердце, а не страх. Тогда и страха не будет.

Я приготовил себе легкий завтрак и включил радио, информационный канал. Я предпочел есть, слушая, как говорят другие: при этом лишние мысли не лезут в голову.

Только я приступил к трапезе, как застыл на месте: перед трансляцией экстренных новостей диктор объявил время. Четырнадцать тридцать. Четырнадцать тридцать… Я посмотрел на часы, и сердце у меня сжалось: они показывали тринадцать ноль семь. Я заметался по комнате. На будильнике тоже было четырнадцать тридцать! Как же так?!! Ассамблея начитается в пятнадцать ноль-ноль… на другом конце Парижа!

Я скинул футболку и джинсы, впрыгнул в серый костюм с белой рубашкой и достал итальянский галстук. Приличный узел мне удалось завязать только с третьего раза. Туфли я натянул в мгновение ока. Засунув приглашение и текст выступления в картонную папку, я захлопнул дверь и сбежал по лестнице.

Четырнадцать тридцать восемь. К трем часам мне не успеть. Никакой надежды. Мне оставалось только молиться, чтобы собрание не начали вовремя. Свою кандидатуру можно заявлять только в начале заседания. Если я упущу время — все пропало…

Я побежал что было сил и успел на перрон метро как раз в тот момент, когда двери закрывались. Я проскочил в дверь и плюхнулся на сиденье, отдуваясь, как загнанный бык, как раз напротив какой-то бабушки, которая таращилась на меня выпученными, как шарики лото, глазами.

И тут я взорвался. И надо же было, чтобы мои часы сломались именно в такой день, когда я не имею право на ошибку!

— Не может быть! — закричал я в полный голос.

Это все равно как если бы я получил удар по голове.

— Не верю, не верю! — в тоске повторял я, спрятав лицо в ладони.

Бабушка пересела на другое место.

Всю дорогу я в отчаянии топал ногами.

Когда я вышел из метро, мобильник показывал пятнадцать ноль пять. А онто правильно показывает? Я бросился на улицу, искать дом восемь по бульвару Берси. Улица оказалась очень необычной: по краям ее высились насыпи, покрытые газоном, а в них виднелись широкие окна. Все это наводило на мысль о подземном ангаре или паркинге. Никаких номеров домов видно не было. Просто проклятье какое-то! Я бросился к прохожему, но тот ретировался, как только я попытался с ним заговорить. Я отыскал еще одного: