Богач, бедняк. Нищий, вор.

— Нет.

— Как всегда, самый мудрый в семье. А Гретхен замужем?

— Давно. Ее сыну уже девять лет.

— Этого следовало ожидать, — кивнул Томас. — Она и должна была выскочить замуж рано. Сногсшибательная дамочка! Стала еще красивее. И все такая же дрянь, как раньше?

— Не надо, Том, — попросил Рудольф. — Она была замечательной девушкой и стала очень хорошей женщиной.

— Вероятно, в этом я должен положиться на твое слово, — рассмеялся Томас, тщательно причесываясь перед треснувшим зеркалом на стене. — Откуда мне знать? Я всегда был в семье чужим.

— Ты никогда не был чужим.

— Кому ты это рассказываешь, братишка?! — Томас положил расческу в карман и в последний раз критически взглянул в зеркало на свое опухшее, в синяках и шрамах лицо с заклеенной пластырем бровью. — Да, я сегодня красив. Если б я знал, что ты придешь, обязательно бы побрился. — Он отошел от зеркала и надел поверх свитера светлый твидовый пиджак. — Судя по твоему виду, Руди, у тебя дела — порядок. Ты похож на какого-нибудь вице-президента банка.

— Не жалуюсь, — сказал Рудольф, хотя ему не понравилось сравнение с вице-президентом.

— Да, между прочим, — продолжал Томас, — несколько лет назад я ездил в Порт-Филип и узнал, что отец умер.

— Он покончил жизнь самоубийством.

— Знаю. Мне рассказала миссис Джардино из овощной лавки. Наш дом снесли. В подвале свет не горел, и никто не встречал блудного сына, — добавил он насмешливо. — А как мама, еще жива?

— Да. Она живет со мной.

— Тебе повезло, — усмехнулся Томас.

Пока брат одевался, Рудольф следил за неторопливыми движениями его прекрасного, наводящего страх своей силой тела и испытывал странное чувство, сочетавшее в себе жалость и любовь, желание каким-то образом спасти этого смелого, мстительного человека, еще почти мальчишку, от других таких вот вечеров, от стервы жены, от орущей толпы, от бодрых врачей, накладывающих швы, — от всех этих случайных людей, окружающих его и живущих за его счет.

Дверь широко распахнулась, и в комнату ворвалась Тереза. Ее покрытое толстым слоем грима лицо дышало злобой.

— Вы что, намерены здесь всю ночь трепаться? — сердито осведомилась она.

— Сейчас, сейчас, дорогая, мы уже готовы, — ответил Томас и, повернувшись к Рудольфу, добавил: — Мы собирались где-нибудь поужинать. Может, вы с Гретхен присоединитесь к нам?

— Мы идем в китайский ресторан. Я обожаю китайскую кухню, — заявила Тереза.

— Боюсь, сегодня не получится, Том. Гретхен надо домой, чтобы отпустить няньку, — сказал Рудольф и, заметив, как Томас покосился на жену, понял — он думает: брату стыдно показываться на людях с моей женой.

— Ничего не поделаешь, — Томас добродушно пожал плечами, — как-нибудь в другой раз. — И уже в дверях вдруг резко остановился, точно что-то вспомнил: — Да, завтра случаем ты не будешь в городе около пяти?

— Томми, — громко сказала его жена, — мы идем ужинать или нет?

— Помолчи, — оборвал ее Томас. — Так как, Руди?

— Да, — ответил Рудольф. Завтра ему предстояла встреча с архитекторами и юристами. — Я буду у себя в гостинице. Отель «Уорвик» на…

— Я знаю, где это, — сказал Томас. — Я приду.

Они вышли в корр. У Гретхен было бледное, напряженное лицо, и Рудольф на какое-то мгновение пожалел, что привел ее с собой. Но жалость тотчас исчезла. В конце концов, она взрослый человек, подумал он, нельзя же ей вечно прятаться от всего. Достаточно уже того, что она умудряется десять лет избегать встреч с матерью.

Проходя мимо дверей другой раздевалки, Томас снова остановился.

— Мне надо заглянуть сюда на минутку, попрощаться с Вирджилом. Пойдем со мной, Руди. Скажи, что ты мой брат, и похвали его. Ему станет немного легче.

— Мы, кажется, никогда не уйдем из этого проклятого места, — буркнула Тереза.

Томас, не обращая на нее внимания, открыл дверь и пропустил Рудольфа вперед. Негр все еще не переоделся.

Свесив руки между колен, он понуро сидел на топчане, а рядом на складном стуле молча сидела хорошенькая цветная девушка, вероятно, его жена или сестра. Белый ассистент-угловой осторожно прикладывал пузырь со льдом к огромной шишке над глазом боксера. Глаз совсем заплыл.

— Как ты себя чувствуешь, Вирджил? — спросил Томас, участливо обнимая своего противника за плечи.

— Да не очень, — ответил тот. Рудольф увидел, что ему не больше двадцати лет.

— Вирджил, познакомься с моим братом Руди. Он пришел сказать тебе, что ты отлично дрался.

— Да, это был замечательный бой, — подтвердил Рудольф, пожимая негру руку и преодолевая желание сказать: «Бедняга, никогда больше не надевай боксерские перчатки».

— Он ужасно сильный, этот ваш брат, — заметил Вирджил.

— Просто мне повезло, — сказал Томас. — Здорово повезло. Пришлось наложить на бровь пять швов.

— Я не нарочно, Томми. Честное слово, не нарочно…

— Конечно. Я знаю, — успокоил его Томас. — Никто и не говорит, что нарочно. Я просто заглянул попрощаться с тобой и убедиться, что у тебя все в порядке. — Он снова крепко обнял его за плечи.

— Спасибо, большое спасибо, — сердечно поблагодарил Вирджил.

— Проклятые менеджеры! — выходя в коридор, выругался Томас. — Ты заметил, этого мерзавца не было в раздевалке. Он даже не подождал, чтобы узнать, куда отправят Вирджила — домой или в больницу! Бокс — дерьмовая профессия!

На улице остановили такси. Гретхен настояла, чтобы сесть рядом с шофером, а Тереза устроилась сзади между Томасом и Рудольфом. От нее исходил сильный запах духов, но, когда Рудольф опустил стекло, она запротестовала:

— Ради бога! Ветер испортит мне прическу.

Рудольф извинился и поднял стекло.

Они молча ехали в сторону Манхэттена. Тереза то и дело подносила к губам руку Томаса и целовала ее, словно закрепляя этим свое право собственности.

Когда они пересекли мост, Рудольф сказал:

— Мы выйдем здесь. Том.

— Вы правда не можете с нами поужинать? — снова неуверенно спросил Томас.

— Там лучшие китайские блюда в городе, — сказала Тереза. Поездка прошла спокойно, она больше не чувствовала никакой опасности и могла позволить себе быть гостеприимной: кто знает, может, в будущем ей это пригодится. — Вы просто не понимаете, какого удовольствия себя лишаете.

— Мне надо домой, — заявила Гретхен. Голос ее дрожал, она была на грани истерики. — Я обязательно должна вернуться домой.