Богач, бедняк. Нищий, вор.

— Получается, я не терял зря времени, — заметил он и, похлопав по папке, спросил: — Что ты собираешься с этим делать?

Рудольф протянул руку, взял подколотые вместе страницы, разорвал на мелкие клочки и бросил в мусорную корзинку.

— Что это значит? — удивился Вилли.

— Это значит, что я не могу дать ход этим сведениям. Никто больше этого не увидит и не будет ничего знать. Если твоя жена хочет получить развод, ей придется добиваться его как-то иначе.

— Ах, вот в чем дело. Значит, это идея Гретхен?

— Не совсем. Она сказала мне, что собирается уйти от тебя, но хочет, чтобы ребенок остался с ней, и я предложил ей помочь.

— Интересно, во сколько же это тебе обошлось?

— В пятьсот пятьдесят долларов.

— Жаль. Тебе следовало обратиться ко мне. Я бы дал тебе всю эту информацию за полцены. Ты хочешь, чтобы я возместил твои расходы?

— Не надо. Я ничего не подарил тебе на свадьбу. Считай, что это мой свадебный подарок, — ответил Рудольф.

Томас вошел в слабо освещенный вестибюль и нажал на кнопку звонка над табличкой «Джордах». Несколько дней назад он по телефону сообщил матери, когда приедет. Она обещала быть дома. Подождав некоторое время, он снова позвонил. Никаких признаков жизни. Вероятно, в последнюю минуту Рудольф попросил ее приехать в Нью-Йорк почистить ему ботинки или сделать еще что-нибудь в том же роде, и она, вне себя от радости, помчалась на его зов, с горечью подумал Томас.

Он уже повернулся, чтобы уйти, почти довольный, что все так получилось — по правде говоря, он не горел желанием встретиться с ней, — когда вдруг услышал щелчок замка. Он толкнул дверь и прошел из вестибюля на лестницу. Мать стояла на площадке второго этажа. На вид ей было лет сто. Она сделала несколько шагов к нему, и только тогда он понял, почему ему пришлось так долго ждать: судя по тому, с каким трудом она передвигалась, ей понадобилось минут пять, чтобы добраться до двери. По щекам ее уже текли Слезы.

— Мой сын, мой сын, — повторяла она, обнимая Томаса худыми, как тростинки, руками. — Я уж и не надеялась тебя увидеть.

От нее сильно пахло каким-то одеколоном. Томас осторожно поцеловал ее в мокрую щеку, сам не понимая, что же он чувствует.

Опираясь на его руку, она провела его в квартиру. Крошечная темная гостиная была обставлена мебелью, которую Томас помнил еще с тех пор, когда они жили на Вандерхоф-стрит. Уже тогда она была старой и потертой, а сейчас вообще просто разваливалась. Сквозь открытую дверь в соседнюю комнату он увидел узкую кровать, письменный стол и бесчисленное множество книг. Если Рудольф позволяет себе покупать столько книг, то наверняка мог бы купить и новую мебель, подумал Томас.

— Садись, садись, — взволнованно сказала мать, подводя его к единственному ветхому креслу. — Какой замечательный день. — Голос у нее был тонкий и пронзительный от многолетней привычки жаловаться. Распухшие бесформенные ноги обуты в широкие мягкие тапочки, какие носят инвалиды. Передвигалась она так, словно много лет назад попала в автомобильную катастрофу. — Ты выглядишь великолепно, просто великолепно! Я боялась, что у моего мальчика все лицо изуродовано, а ты, оказывается, красивый. В тебе больше моей породы. На ирландца похож, сразу видно. Не то что те двое. — Томас неподвижно сидел в кресле, а-мать медленно, неуклюже ходила взад-вперед. Широкое цветастое платье висело на ее худом теле мешком. — Какой симпатичный костюм, — продолжала она, дотрагиваясь до его рукава. — Как у настоящего джентльмена. Я боялась, ты по-прежнему ходишь в свитерах.

— Мать весело рассмеялась: теперь его детство было в ее глазах окутано романтической дымкой. — О, я знала, судьба не может быть жестока ко мне настолько, чтобы не дать перед смертью хоть разок взглянуть на моего сыночка. Покажи-ка мне моего внука. У тебя наверняка есть с собой его карточка. Я уверена, что ты носишь ее в бумажнике, как любой счастливый отец.

Томас вынул фотографию сына.

— Как его зовут? — спросила мать.

— Уэсли.

Мэри со слезами на глазах долго смотрела на фотографию, затем поцеловала ее.

— Милый, прелестный малыш.

Томас не помнил, чтобы мать когда-нибудь целовала его, когда он был ребенком.

— Ты должен свозить меня посмотреть на него, — сказала она.

— Обязательно. Когда вернусь из Англии.

— Из Англии? Мы только нашли друг друга, а ты уже собираешься уезжать на край света!

— Всего на пару недель.

— Ты, должно быть, хорошо зарабатываешь, если можешь позволить себе такое путешествие, — заметила мать.

— Я еду туда работать. — Томас умышленно избегал слова «бокс». — Дорогу мне оплачивают. — Ему не хотелось, чтобы у матери создалось впечатление, что он богат: во-первых, это не соответствовало действительности, а во-вторых, в семье достаточно одной женщины, которая прибирает к рукам все до последнего цента.

— Надеюсь, ты откладываешь деньги на черный день? — тревожно спросила мать. — При твоей профессии…

— Конечно, — сказал он. — Не беспокойся за меня. — И, обведя взглядом комнату, добавил: — А уж Руди-то копит наверняка.

— Ты это про квартиру? Да, она у нас не слишком шикарная, но я не жалуюсь. Руди платит одной женщине, которая ежедневно убирается в квартире и ходит в магазин в те дни, когда мне трудно подняться по лестнице. Он говорит, что уже подыскивает квартиру побольше и на первом этаже, чтобы мне было полегче. Он почти ничего мне не рассказывает про свою работу, но в прошлом месяце о нем была статья в газете, о том, что он один из самых предприимчивых и многообещающих молодых бизнесменов в городе, так что, полагаю, дела у него идут неплохо. Но он правильно делает, что экономит. Деньги — причина всех несчастий в нашей семье. Из-за них я раньше времени превратилась в старуху. — Она вздохнула от жалости к себе. — Твой отец был помешан на деньгах. Без скандала я не могла получить от него и десяти долларов на самое необходимое. Когда будешь в Англии, поспрашивай, не видел ли его кто там. Этот человек может оказаться где угодно. Ведь он сам родом из Европы, так что, вполне естественно, мог вернуться туда и сейчас там скрывается.

Совсем помешалась, подумал он. Несчастная старуха. Руди не подготовил его к этому.

— Обязательно поспрашиваю, — все же ответил он.

— Ты хороший, — сказала она. — В глубине души я всегда знала, что ты хороший. Просто на тебя дурно влияли твои приятели… Будь у меня больше свободного времени, я могла бы быть хорошей матерью и уберегла бы тебя от многих неприятностей. Ты должен быть строгим со своим сыном. Люби его, но воспитывай в строгости. Твоя жена хорошая мать?

— Ничего, — сказал он. Ему не хотелось говорить о Терезе. Он взглянул на часы. Этот разговор и темная квартира тяготили его. — Знаешь, уже почти два часа. Давай поедем и где-нибудь пообедаем. У меня внизу стоит машина.

— Пообедаем? В ресторане? Это просто замечательно, — радостно, словно маленькая девочка, воскликнула Мэри. — Мой взрослый сильный сын повезет свою старую мать обедать в ресторан!

— Мы поедем в лучший ресторан города, — заверил ее Томас.

Возвращаясь на машине Шульца обратно в Нью-Йорк, он вспоминал прошедший день и думал, захочется ли ему еще раз навестить мать. Его юношеское представление о ней как о ворчливой, вечно чем-то недовольной, суровой женщине, фанатически любящей одного сына в ущерб другому, сейчас изменилось. Теперь мать казалась ему безобидной, жалкой старухой, плачевно одинокой, радующейся малейшему знаку внимания и жаждущей сыновней любви.

За обедом он заказал ей коктейль, и она, слегка опьянев, хихикнула:

— Я чувствую себя ужасной озорницей!

После обеда он повозил ее по городу, удивляясь тому, что, прожив здесь уже несколько лет, она почти не знала Уитби и даже не видела университета, в котором учился ее сын.

— Я и не думала, что город такой красивый, — то и дело повторяла она, а проезжая мимо универмага Колдервуда, воскликнула: — Какой большой! Знаешь, я ни разу в нем не была. И подумать только, ведь это Руди всем здесь заведует!