Богатые - такие разные

— А как насчет сухого закона? — не удержалась я от вопроса, когда из бутылки вылетела пробка. — Разве это не нарушение закона — так вот распивать шампанское?

— Добро пожаловать в Нью-Йорк Джимми Уокера, Дайана, где продается даже закон, если кто-нибудь может себе позволить его купить! Ну, а теперь, чего бы вы хотели откушать? Спесиалите де ля мезон — филе из морского языка...

Я тут же решила, что Древний Рим вовсе не исчез с лица земли, а просто превратился в Западный Гемпшир.

— Нет, по-моему, более точной параллелью была бы Англия восемнадцатого века, — заметил Пол, а когда стал обосновывать свои доводы философскими, историческими и литературными примерами, я почувствовала, как назревало во мне желание поспорить, но все кончилось тем, что у нас просто улучшилось настроение.

Прошло немного времени, как мы углубились в дискуссию о непристойности в литературе, но только после того, как я совершенно потеряла нить своих мастерски нанизанных аргументов, я поняла, что он все время пил воду, тогда как я выпила почти целую бутылку шампанского.

— Пол, злодей вы этакий, вы же меня напоили!

— Иначе я не смог бы надежно проверить, как вы провели последние три года!

— Вы отлично знаете, как я провела последние три года! Я вам постоянно писала. Вы помните это? Я никогда не позволяла себе оскорбительного молчания!

— Дорогая моя, американцы забыли о том, как пишут письма, как только стал общедоступным телефон, и теперь, когда очень просто позвонить из Нью-Йорка в Лондон, я обещаю вам исправиться. — Пол допил свой кофе и, когда отодвигал чашку, я с удивлением заметила, как дрожала его рука. — Может быть, пойдем?

— Обратно в отель? — смущенно проговорила я, пока он прятал от моих глаз руки под столом.

— Нет, здесь, поблизости, на берегу реки, у меня есть квартира — мы могли бы выпить немного бренди, и я показал бы вам местные достопримечательности.

— Это божественно! Мне было бы очень приятно! — отвечала я, озадаченная явным расхождением между его предложением и безошибочными признаками нараставшего напряжения.

— Дайана, — проговорил Пол, как только мы уселись в машину, — я действительно сожалею об этих письмах.

— О каких письмах?

— Которых я не читал. Вы сердитесь?

Я с изумлением понимала, как сильно он нервничал, видимо думая, что я сдерживаю какое-то сатанинское недовольство. Было настолько странно думать, что Пол хоть на минуту мог почувствовать себя смущенным в присутствии женщины, что я громко рассмеялась. Просто удивительно, как далеко не смешные факты могут вызывать неудержимое веселье после бутылки шампанского.

— Вот что, Пол, — откровенно сказала я, — я была страшно обозлена на вас, но после того, как согласилась принять ваше предложение приехать в Нью-Йорк, решила оставить прошлое прошлому. Ну, а увидев вас снова, тут же вообще забыла о пережитом.

На его лице появилась тревожная улыбка.

— Так, значит, все прощено?

— Бога ради, Пол, что с вами? Не делайте вид, будто не знаете о том, как вы дьявольски привлекательны, я ненавижу эту напускную скромность.

— Вы не думаете, что я изменился?

— Да, в первую минуту, когда я вас увидела, я решила, что вам необходимо отдохнуть. Вы, очевидно, слишком перегружали себя работой?

— К сожалению, да. Это было глупо с моей стороны... Вы получили летом письмо от О'Рейли о том, что я был болен?

— Пол, я послала три письма, спрашивая о вашем здоровье.

Вид у Пола был смущенный.

— Простите меня. Моей личной перепиской в то время занимался уже Мейерс, а О'Рейли, видно, забыл сказать ему, чтобы ваши письма он не откладывал в сторону.

— Вы были серьезно больны? Что случилось?

— Ничего особенного, просто упадок сил вынудил меня пару месяцев отдохнуть, и теперь я себя чувствую много лучше. — Пол улыбнулся и поцеловал меня. — А как только увидел вас, — поддразнил он, — сразу отбросил цепи девятнадцатого века и почувствовал себя на двадцать лет моложе!

Я вернула Полу поцелуй.

— Саттон плэйс, сэр, — заметил шофер, когда машина простояла уже с минуту.

— Спасибо, Уилсон, — ответил ему Пол, с прежней легкостью выскочив из машины. — Питерсон, будет лучше, если вы пойдете с нами. В этом, может быть, не было бы необходимости, но мне ненавистна перспектива быть убитым каким-нибудь большевиком в тот самый момент, когда это было бы особенно неприятно мисс Слейд.

Мы вошли в плохо освещенный вестибюль высокого жилого дома, и меня ввели в лифт, на пульте которого было множество цифр, обозначавших этажи.

— У меня здесь пентхаус[18], — объяснил Пол, когда лифтер закрыл дверь кабины, — на двадцать восьмом этаже, и вид оттуда открывается поистине восхитительный.

— Правда? — отозвалась я, стараясь не думать об уходящих вниз двадцати восьми этажах.

Когда лифт остановился, я выскочила из него раньше, чем он должен был, как мне казалось, рухнуть в свою бездонную шахту.

Меня обогнал Питерсон, чтобы открыть дверь, и, когда он вошел в апартаменты и включил свет, переступила порог и я.

— Пол! — я посмотрела в окно. — Бог мой, какая панорама!

Питерсон закончил осмотр помещения и оставил нас в квартире одних.

Оглядевшись, я поняла, что дом находился в самой западной части города, окна гостиной выходили на юг, к Ист Ривер, и на запад, к Манхэттену. Небоскребы стояли лицом друг к другу, как армия монстров, изготовившихся к схватке, и их светившиеся окна и залитые светом прожекторов шпили придавали небу какое-то неземное сияние. Несмотря на вечерний мрак, я ясно видела сиявшую сталь и сверкавшее стекло этих чудес строительного искусства, и мне казалось, что передо мной лежала страна, лишь едва затронутая разочарованиями, которые принесла война Европе, мир, все еще цеплявшийся за иллюзии девятнадцатого столетия — что все технические достижения ведут к прогрессу, а прогресс ведет к совершенствованию человеческого рода. Впервые я поняла, почему Америка так неохотно вступила в войну, а после нее снова замкнулась в себе. Америка жила в другом мире, в мире сияющего оптимизма, безграничных достижений и неомраченных надежд. Мучительные испытания и терзания Европы могли казаться ей не только скучными, но и ненужными. Я подумала о богаче, не выходящем из своего дворца, потому что ему надоедает невзрачное зрелище бедняка, страдающего у его порога.

— Америка никогда не подвергалась ни вторжению, ни оккупации, — тихо проговорила я. — Она никогда не страдала так, как страдали европейские страны.

— Ни у одной страны нет прививки против несчастий, — заметил Пол, — и кроме несчастий от бомб и штыков существуют и другие беды. Подумайте о Римской Британии. Несчастья для нее начались не тогда, когда саксы решили, что она была достаточно веселым местом, куда стоит наведаться. Несчастья начались, когда что-то нарушилось в экономике и города стали неуправляемыми.