Богдан Хмельницкий

добровольно предлагает братское соединение с западною церковью для блага всего

христианства. Некоторые епископы увлечены были обманом; их убедили подписаться

на бланках, на которых потом написали совсем не то, что им обещали, а будто они все

желают признать первенство римского апостольского престола 1). Этот-то акт был

утвержден папою, а потом поляки считали себя в праве употреблять всякия явные меры

к уничтожению русской веры в русской земле, думая, что коренной закон в соединении

русских с поляками, как равных с равными и вольных с вольными, отнюдь не нарушен.

Унию выдумали только для простого народа: дворян предполагалось обратить прямо в

католичество.

Дворянство южнорусское при появлении унии зашумело; составились братства,

конфедерации, с целью защищать отеческую веру 2); но лет через тридцать с

небольшим после того французский инженер Воплан, служивший в Польше, говорил:

«Дворянство русское походит на польское и стыдится исповедовать иную веру, кроме

римско-католической, которая с каждымъ

‘) Опис. киев. Соф. соб. и Ист. киев, иер., 140.

2)

Опис. киев. Соф. соб. и Ист. киев. иер., 149.

28

днем приобретает себе новых приверженцев, несмотря на то, что все вельможи и

князья ведут свой род от русских *).

Многие русские дворяне, происходя от св. Владимира или Гедимина, пользовались

перед польским дворянством знатностью рода, обладали богатствами и, участвуя на

сеймах, могли быть двигателями государственного управления. Они полюбили эту

роль, променяли тесное поприще на обширное и свыклись с мыслью, что отечество их

целая Речь-Посполитая, а не присоединенная к ней Южная Русь. Приняв, по

необходимости, польский язык, употребляемый при дворе и на сейме, они скоро

переменили и веру, потому что эта перемена освобождала их от невыгодного взгляда на

них римско-католического духовенства, столь сильного в то время в католической

Польше, и открывала им дорогу к приобретению староств; притом ободряли их ласки

короля и двора, и всеобщие похвалы шляхетского сословия.

Другие потеряли веру и народность через браки с польками; а если сами

заимствовали от супруг единственно язык, то всегда почти предоставляли детям

следовать внушениям матерей в отношении веры. Таким образом перерождались целые

фамилии.

Еще более действовало на перерождение русского дворянства воспитание. Дети

русских дворян учились в Кракове, во Львове, в Ярославле и прочих городах

внутренних стран Речи-Посподитой, иные за границею, в Австрии, во Франции, в

Испании, в Италии; иезуиты везде овладевали тогда воспитанием. Как только прибудет

в училище молодой русип, на него устремляется все внимание; ему внушают

отвращение к вере отцов его; описывают ее ересью; представляют догматы римско-

католической церкви истинными, а обряды её стараются выставить в привлекательном

виде. Молодое чувство покоряется внушениям наставников: русский принимает

римскокатолическое исповедание, возвращается на родину—и все в ней кажется ему

варварским; он, затыкает уши, слыша речь южнорусскую; на подданного своего он

смотрит не только как на презренного раба, по как на существо, отверлсенное Богом,

лишенное облегчения своей горькой участи и за пределами гроба.

Наконец, многие дворяне, живя на родине, увлечены были убеждениями иезуитов,

которые рассыпались тогда по всей Южной Руси и разными путями выгоняли и

унижали православных духовных, которых поляки с намерением лишали средств к

образованию, дабы они не были в состоянии спорить с римско-католическими

духовными и опровергать их. Более двадцати лет после введения унии большая часть

православных епископских кафедр оставалась незанятою; посвящение священников

сопряжено было с затруднениями. Дворяне видели вокруг себя католиков и унитов,

которые были образованнее православных. Притом польские дворяне с каждым годом

более и более расселялись в Руси. Сила привычки велика: русские дворяне незаметно

стали расположены быть отступниками.

Польское право предоставляло владельцам безусловную власть над подданными; не

только не было никаких правил, которые бы определяли отношения подчиненности

крестьянина, но помещик мог, по произволу, казнить

1)

Оишс. Укр., 8.

29

его смертью, не давая никому отчета 1). Даже всякий шляхтич, убивший

простолюдина, вовсе ему не принадлежащего, чаще всего оставался без наказания,

потому что для обвинения его требовались такия условия, какие редко могли

встретиться. «Нет государства — говорил в своих проповедях иезуит Скарга 2)—где бы

подданные и земледельцы были так угнетены, как у нас под беспредельною властью

шляхты. Разгневанный земянип (владелец) или королевский староста не только

отнимет у бедного хлопа все, что у него есть, но и самого убьет, когда захочет и как

захочет, и за то ни от кого слова дурного не потерпитъ». Со времена унии, как мы

заметили, пан готов был поступать безжалостнее с крестьянином, чуждым ему и по

языку, и по вере. Надобно прибавить 3), что в то же время между дворянством Речи-

Посполитой распространилась чрезмерная роскошь, и мотовство, требовавшие

огромных издержек. По сказанию Воплана, обыкновенный обед в знатном польском

доме превышал званые столы во Франции. Серебряная и вызолоченная посуда,

множество кушаньев, иноземные вина, в то время дорогия, музыка при столе и толпы

служителей составляли условия тогдашнего обеда. Такая же расточительность

господствовала в одежде. Бережливость считалась постыдною; в тот век принимали за