Богдан Хмельницкий

козакам жалованье только за три года, а не за четыре, им от имени короля отказывали: в

позволении брать с заводов запасы для артиллерии, в праве покупать места в городах

для поселения и, ради сохранения выгод владельцев, в праве приготовлять себе

напитки,—объявляли, что в козацкие реестры на будущее время будут записываться

только те, которые будут угодны старостам, по представлению последних, а не по

желанию самих казаков,—а все, не вошедшие в реестр, должны слуягить панам

беспрекословно. Вместе с тем, объявлялся козакам выговор за самовольное вторжение

в Корсун, за неудовольствия, распространившиеся в войске, и строго подтверждалось,

чтоб ни одна чайка не осмеливалась появляться на море.

Н. КОСТОМАРОВ, КНИГА IY.

6

82

В апреле 1637 года прибыли к козакам коммиссары: Станислав Потоцкий и Адам

Кисель вместе с скарбовым писарем, который привез жалованье козацкому войску.

Когда собрали раду, то сразу увидали, что на нее собралось, вместо того числа, в каком

должны были состоять реестровые, более десяти тысяч человек. Заметили сверх того,

что деньги не успокоят Козаков, что их просьбы о жалованье не более как предлог к

неудовольствиям, имеющим другие источники. Надобно было исключить лишнихъ—

сделать выпись, но коммиссары не решились приступить к этому, боясь, чтоб тотчас не

сделалось открытого бунта. Произвели только полис, то-есть записку в реестр семи

тысяч человек; это продолжалось несколько дней сряду. Наконец третьего мая снова

собрали все полки на вальную раду. Козаки подняли шум, требовали возвратить им

Корсун для арматы, не хотели отдавать назад четырех захваченных ими киевских

пушек. Коммиссары не в силах были их успокоить и только дали им совет обратиться

снова к королю с просьбою об этом, а сами отговаривались тем, что должны буквально

исполнять данную им инструкцию. Наконец, велено было козакам присягнуть. «Зачем

нас заставляют присягать?—-закричали козаки:—мы уже прежде присягали и

сохраняем присягу».

Тут Потоцкий обратился к ним с такою энергическою речью:

«Напрасно волнуетесь, паны молодцы; если бы Речи-Посполитой пришлось извлечь

меч против вас, она извлечеть его и изгладит самое имя ваше. Пусть на этих местах

обитают дикие звери в пустынях вместо мятежного народа! Вы уйдете на Запорожье!

Что же из этого? Жен и детей своих оставите здесь; стало быть, нужно будет

воротиться, и тогда придется подклонить головы под меч Речи-Посполитой. Если же вы

стращаете нас, что уйдете куда-нибудь по далее—на Дон, например, так это неправда.

Днепр ' ваше отечество. Другого Днепра нет на свете. Дона нельзя сравнить с Днепром.

Там неволя, здесь — свобода. Как рыбе нельзя жить без воды, так козаку без Днепра,—

чей Днепр, того и козаки! Теперь, прощайте, мы едем к его величеству и скажем, что вы

бунтуете».

Некоторые из Козаков расчувствовались так, что прослезились. Томиленко положил

свою булаву и камышину и сказал:

«Челом бью всему войску запорожскому. Возвращаю уряд свой».

С этими словами он удалился из рады.

Козаки стояли в недоумении и не знали чтб им делать: выбирать ли нового

старшбго, или просить прежнего принять снова свое достоинство. Сторона Томиленки

одерясала верх. Козаки позвали своего гетмана и убеждали его не покидать уряда. «Не

хотим изменить его величеству и Речи-Посполитой,—сказали они,>—но пусть преясде

пан коронный гетман присягнетъ».

«Пан коронный гетман прежде вас не будет присягать», отвечали коммиссары.

Смятение продолжалось до вечера; наконец, козаки, поднявши пальцы кверху,

присягнули на основании Кураковского договора. Какого-то Грибовского, который

кричал отважнее всех, Томиленко приказал приковать к пушке. Он потом убежал из

войска и скрылся на Запорожье.

После этой рады Кисель писал к коронному гетману, что для того, чтобы дерягать

Козаков в послушании — лучшее средство иметь в козацкомъ

83

войске шпиойов, и зная все, чтб у них делается, подкупать, при надобности,

старшин, но постоянно ссорить их между собою, чтоб не допустить между козаками

единства и согласия. Через несколько недель оказалось, что такия меры не всегда

бывают действительными.

Павлюк воротился с войны, в которой, по его выражению, козаки с малыми силами

победили и в прах обратили многочисленного неприятеля. Услыхавши что творится на

Украине, он, с толпой удалых, налетел на Черкасы, забрал там орудия и увез на

Запорожье. «Тут им следует быть!» сказал он.

Томиленко оставался в нерешимости. Душою он был привержен к козацкой свободе

и склонен был пристать к Павлюку; но, как человек •старый, не видел и не надеялся

успеха; реестровые козаки смотрели на восстание двусмысленно; только самые

отважные и молодые не скрывали сочувствия к поступку выписчиков. Томиленко

известил коронного гетмана о поступке Павлюка, и счел приличным в своем донесении

отозваться с огорчением о пане канцлере, по милости которого Павлюк остался в

живых. Томиленко не скрывал, что с реестровым войском легко было отбить армату у

Павлюка, который налетел на нее с двухсотенным отрядом, но извинялся тем, что

слушался приказаний коронного гетмана, запретившего козакам ссориться между

собою. Вместе с тем, Томиленко отправил к Павлюку двух Козаков с советом

покориться и возвратить взятые орудия.

16-го июня Павлюк отвечал Томиленку из Микулина Рога, где находилась тогда

Запорожская Сич; он писал, что Козаков огорчило бесчестие, нанесенное козацкой