Богдан Хмельницкий

порядке на дальнейшее время, для испрошения милосердия и милости его

королевского величества и Речи-Посполитой, назначили из своей среды послов, как к

его королевской милости, светлейшему сенату и всей Речи-Посполитой, так и к

ясновельможному г. великому коронному гетману краковскому каштеляну Станиславу

на Конецполе Еонецпольскому. Что зке касается Запорозкья, морских челнов и

обычной стражи, то мы обязываемся быть готовыми и идти в поход, как только

последует приказание яеновельмозкных господ гетманов коронных и коммиссаров,

назначенных для сожжения челнов и изведения из Запорожья черни, какая там

окажется сверх числа, назначенного для таможней стразки. Касательно наших

реестров, приведенных в беспорядок настоящим нашим поражением, мы

94

отдаемся на волю н милосердие его величества и всей Речи-Посполитой, а также

коронных гетманов, оставаясь в том числе, в каком оставили нас гг. коммиссары, и в

таком порядке, какого потребует милосердие его величества, и пребывая на вечные

времена в верности, службе и подданстве Речи-Посиолитой, в чем, подняв руки к небу,

присягаем, для вечной и нескончаемой памяти о каре, постигшей нас за наши

преступления и о милосердии, над нами показанном, дабы на будущие времена

подобных бунтов не было, даем настоящее писание и кровавое обязательство за

войсковою печатью и за подписом войскового писаря. Это обязательство должно всегда

находиться при войсковых реестрах, дабы мы всегда помнили и о каре над нами, и о

милосердии его королевского величества и всей Речи-Посполитой. Писано в полной

раде под Боровицею накануне Рождества Христова лета Господня 1637 г. Богдан

Хмельницкий именем всего войска его королевской милости собственноручно с

приложением печати».

Это обязательство, написанное и, вероятно, сочиненное во свидетельство на

будущие времена, как в этом писании говорится, человеком, который, через

одиннадцать лет после того, на челе Козаков и русского народа нанес жесточайший

удар шляхетской Речи-Посполитой, действительно может оставаться на грядущие

времена свидетельством того, как лживы, бесплодны и бессильны всякие договоры,

постановления, законоположения, когда они составляются в разрез со всемогущею

логикою событий и ходом разрешения исторических задач. По отобрании присяги от

Козаков польный гетман намеревался провести первые дни праздника на месте, но в

тот же день вечером дали ему знать, что к, реке Ирклею подходит шайка мятежников на

помощь Павлюку под предводительством Кизима. Потоцкий счел нужным

предупредить его: в первый день рождественского праздника он отправил за Днепр

отряд в шесть тысяч с своим племянником. Ему приказано было узнать, как велики

силы Кизима, и если можно будет, то и расправиться с ним. Но Кизим успел узнать о

печальной судьбе Павлюка и повернул к Лубнам.

Молодой Потоцкий выступил 25-го числа, с ним отправились и реестровые. Козаки,

как будто с ними ничего не бывало, выступали в праздничном виде— играли на

свистелках, били в бубны, подле их начальника Ильяша Караимовича несли бунчук под

белым знаменем с двумя хвостами на рогатине. За ним и за молодым Потоцким 26-го

числа и сам польный гетман стал переправляться на левый берег Днепра. Реестровые,

отправившись быстро вперед, неожиданно для Потоцкого, поймали Кизима и привезли

его, скованного, к гетману. Вероятно, он был схвачен хитростью или выдан своими.

В последних числах декабря (н. с.) польный гетман с войском стоял у Переяславля.

Ильяш советовал идти на поднепровские слободы и разорить эти гнезда мятежа, но

Потоцкий отложил такое предприятие под тем предлогом, что прежде надобно было

испросить королевского разрешения на разорение целого края; притом же тогда

продолжалось, как до него доходили слухи, возмущение в верхних краях левобережной

Украины. Он отправился в свое староство Нежин. «По дороге,—писал он,—мои глаза

увидали ужасные следы грабежей и убийств; хлопство недавно лило кровь шляхетскую

и священническую: теперь испуганные поселяне, застигнутые приходом польскихъ

95

войск, выдавали мятежников, а вместе с ними возвращали святыни ограбленных

костелов и драгоценности, набранные в домах убитых шляхтичей». Когда уже Кизим

попался в плен, его сын, не зная об отцовской судьбе, с толпою хлопов ворвался в

Дубны, перерезал шляхетскую челядь князя Вишневецкого, сжег бернардинский

монастырь, изрубил монахов и разбросал собакам тела их. Но недолго тешился

молодец; через несколько дней после того он попался в плен и был закован вместе с

отцом. Следуя к Нежину, Потоцкий сажал мятежников на кол, так что вся дорога была

уставлена казненными, словно вехами. «Надобно навести на всех страх,-—говорил

польный гетман,—десяток сотне, сотня тысяче пусть показывает примеръ». По

собственному его признанию, он затем только и ездил в Нежин, чтоб доставить себе

удовольствие повидать на кольях русских хлопов.

В Нежине несколько дней происходили казни. «Я из вас восковых сделаю!»—

кричал Потоцкий. «Если ты, пан-гетман, будешь отыскивать и казнить виновных, —

говорили ему русские, — то разом посади на кол все Поднеприе и Заднеприе».

Польный гетман расставил свое войско на левой стороне Днепра, поручил над ним

начальство племяннику, а сам уехал в Пруссию.

Проезжая через Киев, он приказал посадить на кол Кизима вместе с сыном на горе

Киселевке, перед стенами замка. Павлюк, Томиленко, Иван Злый и еще какие-то два

товарища доставлены были в оковах в Варшаву.