Боги на сцене

Как вы уже поняли, в те времена была очень распространена практика постановки, скажем так, эксклюзивных спектаклей. То есть тех, на которые имел право лишь тот или иной театр. Да, классика ставилась повсеместно (за счет нее Белый театр в то время и выживал), но без своей изюминки, защищенной авторскими правами, было не обойтись. Именно поэтому я шатался из театра в театр, с горечью в сердце осознавая – нам нужен шедевр. Но, повторюсь, ни один из сильнейших сценаристов в N. не хотел иметь ничего общего со Строгим. Думаю даже, что многим из них было приятно наблюдать за медленной смертью Белого. Титан повержен, битва за зрителя значительно упростилась.

9.

Однажды Первый пригласил меня к себе, чего до тех пор никогда не бывало. Жил он всего в квартале от нашего театра. После работы мы заскочили в магазин, взяли хлеба, сырокопченой колбасы и красного вина. За все платил Первый.

Увидев, что я удивлен покупкой алкоголя, он отмахнулся, мол, сегодня можно. Я спросил, почему именно сегодня, а он как-то совсем уж отстраненно ответил, что у него день рождения.

(Улыбается во весь рот, сверкая двумя рядами железных зубов).

Обрадовался ли я? Словами не описать. Чувствовал ли смятение? Еще какое. Я уже понимал, что Первый никого кроме меня к себе не позвал. Конечно, мы уже какое-то время общались, но я никогда не забывал, рядом с кем нахожусь. И поэтому то, что он, не устраивая пира на весь мир (а он мог, жалование было весьма солидное), позвал к себе одного лишь меня, никому неизвестного мальчишку, было и приятно, и в то же время обескураживало. Ну,

и во-вторых, у меня не было подарка, а в те времена что-нибудь дарить требовалось обязательно. Это сейчас все друг к другу идут с пустыми руками, либо же отделываются денежными конвертами.

Скорее всего, почувствовав мою внезапную скованность, Первый уже по дороге сказал, что знает о моем курении. Мне стало очень стыдно, ведь договаривались не курить – помните, я рассказывал про наши установки? Но тут он рассмеялся и ответил, что, по всей видимости, сейчас не время для постоянных самоограничений, и потряс над головой бутылкой вина, дав понять, что и сам не безгрешен.

– Подари мне свою пачку сигарет, и дело с концом, – сказал он.

Так я и сделал. Пачка была новая, еще не открытая. Прямо как будто ждала, что ее подарят. И Первый положил ее в карман со словами, что курить все-таки не собирается, но когда-нибудь обязательно захочет, и мой подарок его очень порадует.

Жил Первый на последнем этаже трехэтажного дома, которому на тот момент было лет восемьдесят. С виду неприметный, выкрашенный в бледно-желтый цвет, но выглядевший очень уютно. Справа и слева вплотную стояли две какие-то многоэтажные громадины, а его домик – самое то. Еще во дворе был замечательный фонтан и две рябины. Как вы, наверное, знаете, рябина бывает очень разной, и зачастую пышностью не отличается, но эти два дерева мне запомнились на всю жизнь. Хотя, возможно, они просто хорошо гармонировали с фонтаном, и все.

(Ненадолго замолкает, смотрит на потолок. Очевидно, вспоминает какие-то детали).

Квартира Первого занимала весь третий этаж. Это была огромная, но очень пустая и оттого неуютная громадина. Здесь не было и намека на то, что хозяину нравится тут жить. Комнат, если не ошибаюсь, было шесть, и почти все пустовали, то есть в них не было вообще ничего кроме стен и потолка. Зато в зале все-таки ощущалось присутствие человека в этом мрачном царстве. Рядом с балконной дверью стоял черный рояль, возле стен – полки, хаотично утыканные книгами разных размеров и цветов, прямо как в нынешнее время. Длинный угловой диван стоял буквой “Г” прямо в центре зала, что также коробило глаз. Перед ним – небольшой журнальный столик. Вот, пожалуй, и все, если ничего не забыл. Ни фотографий, ни картин на стенах, ничего этого не было. Только одна икона над камином, что тоже смущало, поскольку раньше иконы вешали только в углу.

В уборной царила чистота, хотя уже надеялся увидеть нечто жуткое. А вот на кухне, которая по размерам была с половину зала, все было печально. Горы из посуды в раковине я не увидел, но на кухне не имелось даже стола, даже стульев, понимаете? Стало очень грустно и я спросил Первого, где можно покурить, но тут же вспомнил, что сигарет у меня уже не было. Первый, нарезавший колбасу на какой-то тумбочке возле окна, открыл единственный на всю кухни настенный шкафчик, и кинул мне три коробки папирос “Граф” со словами, что они у него без дела уже несколько лет лежат. Там еще в названии была фамилия этого самого графа, но память подводит, да и папирос этих уже очень давно нет в продаже. Коробки у них были картонные, и в них лежали не двадцать, а сорок папирос. Что касается цены, то она была весьма и весьма высокой. По крайней мере, я себе их позволить не мог.

(Снова начинает курить. Фильтры из сигарет – вытаскивает зубами и бросает в пепельницу).

Мы взяли какие-то стаканы, бутылку, наспех сделанные бутерброды, рядом с которыми на тарелке волшебным образом появилась и пепельница для меня, и со всем этим добром отправились в зал. Первый разрешил курить сколько душе угодно, предварительно распахнув все окна и балконную дверь. Помню, что в квартире было очень жарко, но вечерняя прохлада мгновенно заполнила все окружающее нас пространство, и стало совсем хорошо.

Пил в основном я. И, признаться, испытывал неописуемое блаженство от нахлынувших спокойствия и легкости. Ведь в театре дела не клеились, денег не было, и что бы там Первый по этому поводу ни говорил, мне по-человечески хотелось тратиться, хотелось покупать себе то, что поднимало б настроение в конце концов. Я сидел в теплом полумраке у камина, доедал четвертый или пятый бутерброд с элитной колбасой из нежнейшей говядины, запивал все это вином стоимостью чуть ли не в три моих жалования за бутылку, и дымил божественно-терпкими папиросами. А Первый смотрел на меня, сидя на краю дивана. Ничего не ел, лишь сделал несколько глотков вина и принялся смотреть на горящие дрова.

Никто ничего не хотел говорить, мы просто сидели и цеплялись за покой своими измотанными нервами. Тут я заметил, как сильно Первый осунулся. Практически во тьме очертания его лица приобрели особую отчетливость, вдобавок придав Первому схожесть с некой хищной птицей.

Когда я уже был сыт, пьян и ужасно хотел спать, Первый наконец заговорил. И я узнал, что эту квартиру он приобрел три года назад для себя и своей девушки. Что они хотели пожениться и нарожать много детей. Словом, обычная история о несчастной любви, думал я, предвкушая банальный финал с типичным расставанием.

– А затем она ушла к Строгому, – тихо сказал он.

Я поперхнулся, закашлялся, не сводя глаз с невозмутимого Первого, а когда кашель наконец прекратился, кое-как выдавил из себя глупый вопрос в духе: “Как же так?”

Первый сказал, что возлюбленной со временем надоело его подвешенное состояние, его мечтательность и прочие качества, которые она якобы находила совершенно не мужскими. Ей всегда было непонятно, как можно не тратить на себя свои же деньги, причем деньги немалые – Первый в те времена уже получал прилично.