Богорождённый

Коты появились из мрака, их лапы и морды были измазанны пёсьей кровью. Они остановились, сели и стали вылизываться, глядя на Сэйида с Зиадом.

Сэйид не хотел видеть останки собаки, если от неё вообще что–то осталось. Он снова повернулся к брату и увидел, что тот глядит на котов.

— Почему мы продолжаем это делать, Зиад? Я так устал.

Зиад оторвал взгляд от окровавленных кошек.

— Потому что мы должны. Потому что мой договор с ним — единственная наша надежда. И потому что мне становится хуже.

* * *

Деррег, приёмный отец Васена, похоронил Варру на общем кладбище, на холме в восточной части долины. Когда Деррег умер, Васен похоронил его рядом с Варрой. Они с матерью были знакомы совсем недолго, но Деррег настаивал, чтобы его похоронили рядом с Варрой на холме, а не в катакомбах под аббатством.

Их могильные камни ничем не отличались от других надгробий на кладбищенском холме — куски известняка, на которых были вырезаны расходящиеся лучи встающего солнца.

Васен присел перед могилами. Он достал две бледных орхидеи, какие росли у подножия гор, и положил по одной на каждую могилу.

— Покойтесь с миром, — сказал он. — Я вернусь, когда смогу.

Он встал, обернулся и окинул взглядом долину внизу. Аббатство Розы находилось в глубокой, поросшей лесом долине, во впадине, скрытой среди Грозовых вершин. Сотни лет назад Оракул, тогда ещё просто ребёнок, привёл сюда первых паломников и сказал им, что это место под защитой и Шадовар не сумеют его найти.

— Мы будем светом в их темноте, — сказал он, по крайней мере, так утверждала легенда.

И, как и прочие утверждения Оракула, эти слова оказались правдивы. Долину не беспокоили враги, а её местоположение оставалось тайной для всех, кроме избранного числа верующих.

Окружённая с трёх сторон потрескавшимися утёсами из известняка, граничившими с пологими склонами поросших соснами гор, долина казалась отдельным маленьким миром, пятнышком света в сердце тени, единственной в своём роде, как редко видимое солнце. Васен любил её.

Из расщелин в восточных и северных склонах с тающих ледников текли пенные водопады, с рёвом низвергаясь на дно долины. Бурлящие воды сливались в быструю реку, рассекающую долину и текущую далее вниз. От русла отходили меньшие ручьи и потоки, питая богатую растительность долины. Местность была усеяна многочисленными прудами, неподвижные воды которых были похожи на тёмное зеркало.

Васен бросил последний взгляд на могилу матери, на могилу Деррега, и пошёл вниз по склону. Когда он достиг подножия, он выбрал одну из многочисленных тропинок, пересекавших сосновые леса. Пилигримы десятки лет шагали этими тропами. В ветвях порхали невидимые птицы; скоро они отправятся на юг в поисках более тёплого воздуха.

Время от времени лесной покров достаточно редел, чтобы сквозь него можно было увидеть серое, цвета старого металла небо, как будто Шадовар заковали весь мир в доспехи.

Несмотря на непроницаемый купол небосвода, вера Васена позволяла ему чувствовать местоположение солнца. Он всегда знал, где сможет найти свет. И всё же в тенях ему было удобно, даже уютно. Он относил это на счёт своей крови и редко тревожился по этому поводу.

Васен почти привык к двойственности своего существования. Он говорил себе, что его связь сразу со светом и с тенью даёт ему лучшее понимание обоих. Он существовал на перекрёстке света и тени, был созданием обоих, но служил лишь одному.

Рука потянулась к священному символу, который дал ему Оракул. Серебро под чернотой, свет под темнотой.

— Куда ты отправишься, когда я умру? — спросил его Оракул.

Васен пнул засохшее дерево и нахмурился. Он с трудом мог представить смерть Оракула. Оракул был путеводной зведой жизни Васена. Васен поклялся защищать его. Без Оракула, без этой клятвы, что ему остаётся? Кем он будет?

Он не знал. Друзей и семьи у него не было. Без цели…

Он глубоко вздохнул, чтобы избавиться от дурных мыслей. Воздух был пропитан запахом хвои и диких цветов, запахом дома.

— Мудрость и свет, отец рассвета, — тихо сказал он. — Мудрость и свет.

Впереди луч солнца пронзил покров теней и прочертил линию сквозь сосны, золотая тропа протянулась между спрятанным солнцем и спрятанной долиной.

Васен прошептал благодарность и поспешил к свету. Он поднёс руку к свету и теплу луча. Тени потекли с его тёмной кожи, лезвие амонаторова солнца и тьма в его крови слились в свете.

Луч продержался лишь несколько мгновений, прежде чем небо снова поглотило его, но этого было достаточно. Отец рассвета услышал его и дал ответ.

Приободрившись, Васен вместо собственных забот задумался о паломниках, которых скоро должен был повести во тьму.

Он просил Амонатора о мудрости и силе, молился, чтобы его сияния и мечей рассвета было достаточно, чтобы позаботиться об их безопасности.

Одиночество Васена нарушил чей–то голос.

— Здравствуй, меч рассвета.

От удивления на коже Васена вспыхнули тени. Он обернулся и увидел в нескольких шагах позади себя одного из паломников. Мужчина пришёл с последней группой из раздираемых войной Долин.

— Да сохранит тебя свет, — сказал Васен, который пришёл в себя достаточно для обычного приветствия между верующими. — Ты заблудился? Я могу проводить тебя в аббатство, если…

Мужчина улыбнулся и подошёл. На нём был серый плащ, тёмные штаны и просторная рубаха. Упругий шаг его стройного тела был скупым и экономным.

— О, я блуждал годами. Но сейчас, наверное, нашёл свой путь.

Глаза мужчины поразили Васена — молочные шары без зрачков. Васен принял бы его за слепого, не двигайся мужчина с такой уверенностью. Его лысую голову, чисто выбритое лицо и обнажённую шею украшали татуировки — спирали, линии и вихри, складывающиеся в карту на коже. В одной руке он сжимал дубовый посох, по длине которого тоже тянулись линии и спирали.

— Я не услышал, как ты подошёл. Орсин, не так ли?

— Так я называю себя в эти дни. А ты Васен.

— Да. Здравствуй, — сказал Васен, протягивая руку.

Хватка Орсина, казалось, способна была раздавить камни.

— Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе? — спросил Орсин. — Я просто… гулял по долине.

Обычно Васен предпочитал готовить свой дух и свой разум в одиночестве. Но он вспомнил о словах Оракула: «Всё меняется, Васен».

— Разумеется, не возражаю. Я тоже просто гулял. Компания товарища по вере будет мне приятна.