Бои местного значения

Лицо у него, как только сейчас рассмотрел в утреннем свете Власьев, было смуглое, жесткое, давно не бритое, с просвечивающими сквозь несколькодневную щетину резкими морщинами. В углу рта поблескивает стальная фикса. На вид ему примерно сорок, но, учитывая биографию, можно как отнять лет пять, так и прибавить.

Пора уже поговорить по-настоящему.

– Давай так, кореш. Нам с тобой или жить недолго осталось, или, наоборот, кое-какие дела еще предстоят. Поэтому коротенько – когда начал, где сидел, какие планы на будущее имеешь и чем со мной рассчитаешься?

– Опять ты мне опера напоминаешь, – вздохнул вор. – Счас я проверю, тогда и базарить будем.

Он крутнул ручку на дверце, опускающую стекло, высунул в щель ствол «нагана» и выстрелил в ближайшее дерево. В кабине запахло порохом, от соснового ствола полетели щепки.

– Пожалуй, да. Пушка в порядке, и маслята не гнилые. Легавые такого б не дали. Согласен, верю окончательно.

А что тебе сказать? Всю жизнь, считай, ворую, с самого семнадцатого года. Отец с германской не вернулся, мать как с Самары к сестре в Ростов уехала, так я ее больше не видел. Ходок у меня бессчетно, последний раз на Беломорканале «перековывался». Сейчас залетел – ребята серебро с завода выносили, на ложки переливали, царские пробы ставили, а я их в Москве в Торгсин загонял.

Нормально получалось, два года горя не знали, пока хмырь какой-то не допер, что царское серебро – 76-й вроде бы пробы, а наше – «четыре девятки после нуля». Я сам не понимаю, что это значит, а легавые схватили. Парней посадили сразу, а меня взяли на той неделе, когда за товаром приехал.

И сразу – 58-я! Что ты – хищение соцсобственности в крупных размерах, да с оборонного завода…

– Добавь еще – с целью подрыва боеготовности страны и дезорганизации валютно-финансовой системы. Тут, брат, вышак чистый. По закону 7—8 (закон от 7 августа 1934 года), да еще можно применить указ от 1 декабря того же 34-го, а это уже суд без участия сторон, без права обжалования, в исполнение приговор приводится немедленно…

– Ну, ты законник, бля. Не слишком ли круто? Я на червонец рассчитывал…

– Можешь и дальше рассчитывать. Как раз до первого милицейского поста. И не забудь прибавить сегодняшнее – это еще три пункта 58-й, один из которых – групповой терроризм против представителей власти, а второй – соучастие агенту иностранных разведок… Это мне то есть, раз я в Финляндии успел побывать.

– Ну а третий какой? – со странным любопытством спросил вор.

– А любой выберешь – не ошибешься. Какой следователю больше понравится. Можно – шпионаж, можно – недоносительство, можно – антисоветская агитация. Они отчего-то по три пункта вменять предпочитают…

– Наверное, в церковно-приходской хорошо учились, – догадался вор. – Ну, что Бог троицу любит.

– И это возможно. Ты у них здесь «на пианино поиграть» [22] успел?

– Нет. Раньше играл, в Сегеже, когда на канал привезли…

– Твое счастье. Если до Москвы не поймают, глядишь, обойдется. Хаза надежная есть, ксиву выправят?

– Тебе зачем? Тоже надо? – насторожился вор.

– Мне от тебя ничего не надо, – сплюнул под ноги Власьев. – А вообще, по закону-то, тебе теперь у меня в долгу ходить и ходить… Если ты вправду вор, а не сявка подзаборная…

22

«Играть на пианино» – сдавать отпечатки пальцев.

– Нет, да чего, Пантелей, я ж не отказываюсь. Просто это, опасаюсь, сам не знаю чего, а вот…

– Как раз чего теперь опасаться – куда как понятно. Ты, главное, не ошибись. Нам бы до Москвы добраться, а там поговорим по делу. Разок-то ты мне уж точно поможешь. Или нет?

– Да что ты, Пантелей, да какие вопросы? В Москве у меня корешей – море! Всем обществом поможем. Да когда я расскажу, с кем судьба свела…

Власьев уже понял, что его судьба свела с не слишком серьезным и авторитетным «деловым». Хотя кто его знает, не лепит ли и его случайный спутник горбатого так же, как и он сам сейчас? Нестыковка выходит по поведению и психологии.

Но сейчас главное – доехать до Москвы. Там посмотрим.

И он замолчал, не обращая больше внимания на соседа – пусть, если хочет, думает о случившемся, а надо будет, сам и заговорит.

Власьеву же, привыкшему за семнадцать проведенных почти что в лесном скиту лет, опять нужно было порефлексировать.

Недавно пережитый страх, вернее – отчаяние, который он испытал в кольчугинской КПЗ, был куда сильнее, чем в камере кронштадтской гауптвахты. Там – молодость, боевой азарт, вера в Белое Дело, готовность претерпеть «за веру, царя и отечество».

А на этот раз – прежде всего ощущение бессмысленности происшедшего. Жил, мол, жил, хорошо там или не очень, но все же. И вдруг поддался на старости лет неизвестно какой идее, пошел на поводу у обиженного властью приятеля (из них же!), и что теперь?

Вся оставшаяся жизнь сжалась вдруг до недели, двух, ну пусть месяца, провести которые предстоит в мерзких, вонючих камерах, в общении с нечеловечески жестокими следователями, и закончится все… Чем?

Он не знал, как сейчас принято у большевиков – в лоб стреляют приговоренным или в затылок.

И вдруг – возвращение Шестакова. Совсем как тогда. Одного его незаметного движения руки было достаточно, чтобы поверить – старый друг не выдаст, сделает все, чтобы спастись самому и спасти его, старлейта Власьева.

Но. Если в тот раз, в двадцать первом году, Шестаков рискнул бескорыстно, по старому, несоветскому правилу «сам погибай, а товарища выручай», то теперь что?

Теперь нужно не допустить подобных промахов впредь.

– Слышь, браток, – обратился он к Коляну, – а в том Торгсине, куда вы ложки скидывали, там по вечерам как, много рыжья и денег скапливается?

Вор посмотрел на него со свежим интересом. Догадываясь о смысле вопроса.

– Знаешь, вот этим я не интересовался. Не мой профиль, и самый же центр, Смоленская площадь. Но думаю так – поутру, к открытию, у них там в кассе только боны, на которые жратву и барахло дают. Ближе к закрытию – наоборот, рыжье, серебро, валюта. А советские башли – даже и не знаю, бывают они там вообще… А ты что, сильно жохом ходишь?

Власьев, вошедший в одну из тех ролей, к которым почти два десятка лет себя готовил, трижды хрипло кашлянул, как бы изображая то ли смех, то ли возмущение неуместным вопросом нижестоящего по иерархической лестнице сотоварища.

– Вообще-то у нас за такие вопросы кишки на телефонную катушку наматывали… – раздумчиво сказал он и тут же резко крутнул руль, объезжая глубокую выбоину на проселке. Задним правым колесом он в нее все же попал, да так, что оба они чуть не пробили головами фанерную крышу кабины.

– Да нет, ты что, – прошипел вор, сплевывая кровь от прикушенного языка. – Я думал так, по-простому поговорить..

– А если по-простому, то доберемся до Москвы – если, чтоб не сглазить, тогда и поговорим.