Боксер: Назад в СССР

Пухлый, тем временем, вскарабкался на велосипед. Пускай едет, толку-то от него. С тремя у меня шансов справиться не очень много при нынешних моих вводных. И эти трое, к тому же, были не только высокие, но и, в отличие от толстяка, хорошо физически развитые. Спортивные. Конопатый, видимо главный из них, был широк в плечах. Второй имел бульдожью рожу, чуть побитую оспинами, и взгляд совсем не обремененный интеллектом. Еще и белобрысый. Третий высокий и худой, но не дистрофик, а жилистый.

Конопатый демонстративно размял шею и, переплетя пальцы, выгнул кисти ладонями вперед. Я за десяток метров услышал хруст костяшек, не предвещавший ничего хорошего. Они явно собирались отвалить мне звездюлей. С какого перепугу? Ну да ладно, потом разберемся о причинах и следствии. Что же, у меня для вас, парни, неутешительные новости. Вы не на того нарвались.

Я встал в боксерскую стойку, чем кстати вызвал неподдельное изумление на их лицах.

– Ребзя, он драться собрался! – загоготал Шпала.

– Ха-ха-ха!..

И все трое мигом набросились на меня. Но удовольствия «станцевать» нам не предоставили – со стороны ворот вдруг донесся крик.

– Вы что творите! Лев, а ну немедленно прекрати ребят обижать!

К нам торопилась здоровенная тетенька, по размерам готовая затмить даже толстяка на велосипеде. В спортивном костюме и со свистком, болтающимся в районе пышной груди. Рядом с ней семенил невзрачный мужичок с высоко натянутыми брюками, схваченными подтяжками, и с пышными усами, которыми он забавно шевелил.

Львом, судя по всему, звался заводила – конопатый. Если парочка его подельников остановилась, а толстяк Сеня вовсе струхнул, то Лев продолжил бежать на меня носорогом. Я встретил его с дальней руки, без замаха, прямым, попав в солнечное сплетение. Не челюсть же ломать – за такие дела с моей судимостью, пусть и погашенной, можно в колонию отправиться. Но удара вполне должно было хватить, чтобы усадить наглую рожу на пятую точку. Тем более, что этого он явно не ожидал, и секунду спустя, сидя на земле, принялся жадно хватать воздух. Глаза конопатый пучил теперь не хуже толстяка Сени.

Габаритная Женщина с большими грудями выросла между нами, сдув со лба упавшую прядь челки. Дружки Левы благополучно отошли подальше.

– Тамара Ипполитовна, Савелий Иннокентьевич, мы не при делах! – попытался отбрехаться шпала-блондин, корча невинную рожу. – Просто шахматисту мяч в голову попал! Через забор перелетел, мы за мячом полезли, а эти двое нарушителей тут! За территорией лагеря! В дырку пролезли, представляете?

– Я тебе дам «попал», Куропаткин! Случайно? Знаю я вашу компашку! – зарокотала гром-баба. – У нас по распорядку утренний туалет, а вы уже сыр-бор развели!

– Товарищи спортсмены, пройдите в лагерь, будьте так любезны, – подал голос усач, прежде внушительно прокашлявшись.

Выглядел Лева неважно, бледный как полотно и весь взмокший. Он тяжело поднялся и погрозил мне кулаком.

– Ну все, ты встрял, Карпов, блин… Урою, молись…

Он запнулся, схватил мяч и поочередно посмотрел на взрослых, но когда вернул взгляд на меня, глаза Левы говорили куда больше любых угроз.

– Ага, воротничок поправь, – я подмигнул ему, наконец опустив руки.

Глаза хулигана на секунду вспыхнули, но тут же погасли.

Троица потянулась к воротам. Это сюда они через дырку в заборе пролезли, а обратно – уже как положено.

Я не успел выдохнуть, как Тамара Ипполитовна подошла ко мне, взяла за плечи и, отстранившись на вытянутых руках, внимательно меня осмотрела, а потом обратилась к усатому.

– Савелий Иннокентьевич, проведите с хулиганами воспитательную беседу и сделайте замечание Виктору Палычу, в нашем лагере дети не должны обижать друг друга. Пусть оставляют всю злость в зале!

– Поговорю всенепременно, – буркнул себе в усы мужик, как будто нехотя. – Я сразу предупреждал, что нечего в лагерь велосипед брать, это чревато!

Он поглядывал на дырку в заборе, видимо, размышляя, что ее придется все-таки заделывать.

– Так, а вы… – Тамара поочередно посмотрела на меня и толстяка. – Если еще раз увижу, что вы через забор лазаете, то пеняйте сами на себя!

Во как… я спешно переваривал происходящее. Тамара Ипполитовна обернулась к толстяку, тот с такой силой вцепился в велосипед, что костяшки на кистях побелели.

– Шульц, с тобой-то все в порядке?

– Что с ним может быть, – снова пробурчал усач, вздохнув.

Очевидно, он считал всё происходящее абсолютно скучной и незначительной вознёй, но такой, от которой не отмахнёшься, как от наглого комара. Тамара Ипполитовна поднесла указательный палец к губам, призывая усача замолчать и спросила Сеню.

– Маме не побежишь жаловаться?

Толстяк замотал головой, хотя вид у него был, будто пацан вот-вот расплачется.

Интресно, кто его мама?

– Ну вот и хорошо, это взрослое решение, – как могло показаться, с облегчением заявила Тамара.

Затем она взяла меня за подбородок и внимательно осмотрела шишку у виска.

– Миша, сходи-ка ты в медчасть, голубчик, пусть тебя посмотрят. Но одна нога здесь, другая там, – Тамара посмотрела на наручные часы. – Через пятнадцать минут начнется линейка! Всем пионерам быть обязательно, сам понимаешь. А ты, Сеня, его проводи.

Усач и гром-баба ушли, я слышал, как Тамара начала отдавать Савелию распоряжения по починке забора. Тот только коротко пожимал плечами и повторял, что нечего было разрешать брать велосипед. Я проводил их взглядом таких же выпученных глаз, как у Левы после моего удара. Что-то пошло не так, я уже понял что…

Так, стоп!

Какой, к черту, пионерский лагерь? Я ведь на больничной койке лежал, при смерти. Или из-за асфиксии пошли галлюцинации? Ну либо это действительно рай… Но при чем здесь пионерлагерь?!

Я осмотрел себя. На мне был точно такой прикид, как у остальных: рубашка с коротким рукавом, шорты, пионерский галстук. Та же самая одежда, малость разве что испачкавшаяся.

Но самое главное! Я тоже был… пацаном! Самым обычным, с худыми коленками, невысокого роста. Ужасно захотелось посмотреть на свое отражение в зеркале.

Ощущения были непривычные. Как в бане хорошенько пропарился и всю дурь из организма выгнал. Там выходишь – и будто заново родился, так и здесь. Я чувствовал, что мое тело откликается здоровьем, ничего не ноет, не болит и не скрипит. Я оглядел собственные руки. Ни морщинки, кожа загорелая, под ногтями ободки грязи. Если это тело когда-то было не моим, то теперь оно самое что ни на есть мое!

Допустим, я в пионерском лагере, скорее всего, со спортивным уклоном (не зря нас назвали «товарищами спортсменами»). И у меня тело… пионера, подростка. Вводные более или менее понятны, хоть это и чересчур поразительно. Вот так смейся потом над буддистами, хорошо хоть не жуком-носорогом возродился… Почему именно жуком? Его, ползшего по ветке, накрыл ладонью толстяк. Поймав, засунул в спичечный коробок. На меня Сеня был явно обижен, за то, что я ему в ухо зарядил, но не воспользоваться шансом поймать насекомое – не мог. Помниться, такой жук всегда был предметом особого внимания ребят.