Боль мне к лицу

Или он, наоборот, боится… что маньяк может быть пойман? Защищает, хранит для себя, чтобы расквитаться не по закону, а по справедливости. А может, он сам?.. Нет, в это я верю меньше всего.

Сколько я не терзаю внутренних демонов, шептуны остаются безучастны, не комментируя ни одну мою мысль. «Ну, хоть в правильном направлении я двигаюсь?» — разозлившись, ругаюсь про себя. «Он близко», — внезапно шепчет четвертый, но, сколько я не бьюсь, пытаясь выяснить правду, дальше ничего не выходит.

— Зараза! — рычу, скидывая подушку на пол, и тут же в страхе оглядываюсь: как бы с таким проявлением эмоций не вернуться обратно…

Всю ночь снятся кошмары, которые я почти не помню под утро, кроме одного эпизода: как меня подвешивают за руки к балке, а в темноте сверкает нож.

— Бойся, — шепчет мужской незнакомый голос, а дальше я проваливаюсь в неизвестность.

Глава 7

Ближе к обеду, после еще одной капельницы, за мной заезжает Иван.

Приветствую его хмуро, не отрывая взгляда от найденных на подоконнике журналов.

— Ты его вверх ногами держись, — не выдерживает Доронин, чувствуя себя неуютно после произошедшего.

— Так задумано, — парирую, не смущаясь. Содержимое глянцевого еженедельного издания, в котором сконцентрированы сплетни и слухи, перемежаемые снимками полуголых девиц, меня не волнует, но стены за вчерашний вечеру уже изучены до мельчайших трещин. Поэтому, чтобы не забивать голову сторонней ерундой, я сосредоточиваюсь на рисунках, расплывающихся в цветные пятна — не мешает думать, а для этого совсем не важно, вверх тормашками журнал или нет.

— Одевайся, — Иван протягивает мне пакет, заглянув в который я вижу платье.

— Опять жена? — успеваю крикнуть, прежде чем он закроет за собой дверь, оставляя меня одну.

— На этот раз сам, — говорит он и исчезает в коридоре, а я впервые за последние сутки улыбаюсь.

Закусив губу, вытягиваю летнее платье. Темно-синее, с юбкой — татьянкой, в мелкий цветочный узор. Быстро надеваю его, ухмыляясь, что снова оказываюсь без бюстгальтера, но цвет ткани и фактура немного скрывает выступающие соски. Впрочем, стесняться мне нечему.

Обуваюсь в белые теннисные тапочки, вытянутые из того же пакета. Сочетание одежды и обуви непривычно, но заточение в больнице разводит в разные стороны с понятиями о моде. Так ходят по улице, и если уж кто и будет тыкать пальцем в меня, то из-за прически, а не прикида.

В темно-зеленом коридоре пахнет тушеной капустой и хлоркой, но чисто и малолюдно. Иван жестом зовет за собой, и я бегу, почти вприпрыжку, обращая внимание, что многие с ним здороваются, кто-то кивает головой в знак приветствия, несколько мужчин пытаются остановить его для разговора, но Доронин отмахивается коротким «некогда, некогда».

— Тебя здесь хорошо знают?

— Экая ты, Анна Евгеньевна, наблюдательная. Это ведомственная больница, и мне доводилось здесь лежать.

— Ранение? — любопытствую дальше, пытаясь не отстать.

— Кому-то надо меньше смотреть приключенческие фильмы и сериалы по НТВ. Банальный гастрит.

— Я телевизор не смотрю несколько лет, — обиженным голосом отвечаю я, но тут же забываю об этом. Полицейский так мчится по коридорам, что если тратить время на разговоры и все набравшиеся за прошлый вечер вопросы, нагнать его будет невозможно.

Мы выходим на улицу, двигаясь в сторону джипа; я размахиваю руками, пытаясь что-то рассказать, ветер раздувает подол платья, рождая ощущение легкости и непринужденности, будто я парю над ступенями, но женский голос, окликающий Доронина, обрывает мне крылья:

— Ваня? — в интонациях преобладает удивление, я резко оборачиваюсь и вижу девушку. Очень красивую, стройную, высокую. Кудрявые темные волосы обрамляют точенное ухоженное лицо, с бровями вразлет, большими, черными глазами. Она облачена в обтягивающий комбинезон, выглядящий эффектно, но не пошло. На ногах — лодочки на тонких шпильках. Аромат духов, окутывающий женщину, долетает до меня, пытаясь обволочь, но я делаю шаг в сторону, избавляясь от чужого запаха.

«Не нравится она мне». «Кто такая?». «Уж не…»

— Ты чего тут? — удивляется Иван, целуя ее в губы быстрым касанием, а я чувствую, что сердце вот-вот остановится, будто на глазах чужая женщина крадет нечто, принадлежащее только мне. «Жена», — пронзает мысль. Я сразу чувствую себя замарашкой, ловя насмешливый взгляд супруги Доронина. Как она видит меня: стрижка, как у тифозной детдомовщины, ни грамма макияжа, синяки под глазами. Фигуру, скрывающуюся под платьем, Яна разглядывает детально, будто фотографирует на память, особо задерживаясь на груди и голых коленках.

— По делам пробегала. А ты все со своей… возишься? — лишь только мое близкое присутствие заставляет ее сдержаться на слове «дурочка», а я пялюсь на нее исподлобья, мечтая сотворить с ней что-то мерзкое. Голоса вторят, рисуя кровавые картины, так свойственные им, но я не в силах заставить их молчать.

— Янка, — строго произноси Иван, но та лишь хмыкает:

— Ладно, ладно, милый. Подкинешь домой? Я на своих двоих, утомилась на жаре.

— Садись.

Доронин распахивает дверь перед Яной, вызывая ощущение ненужности, но потом поворачивается:

– А ты чего застыла? Прыгай, — и распахивает заднюю дверь.

Яна изящно приземляется на переднее сиденье, я устраиваюсь сзади нее, испепеляя затылок тяжелым взглядом. Прежде, чем мы успеваем тронуться, Доронина оборачивается ко мне:

— Лифчик не подошел, что ли? Соски прятать надо, дорогая, ты уже не в псикушке, среди нормальных людей так не принято.

Яна успевает развернуться и сесть ровно до того, как Иван, докуривающий очередную сигарету, устраивается за рулем.

Я не отвечаю, делая вид, что ничего не произошло, только прекрываюсь пакетом с одеждой, в которой попала в больницу. Ее замечание оставляет неприятное послевкусие, будто окунули лицом в грязь.

Я ревниво наблюдаю за тем, как ведут себя двое на передних сидениях. Мне должно быть стыдно — она его жена, а я никто, однако веду себя так, будто застала с любовницей. «Это никуда не годится», — печально вздыхаю и запрокидываю голову, глядя в окно, и стараясь не слушать их беседу. Вряд ли можно заставить чувствовать меня еще более чужой, чем сейчас.

— Хочу сегодня приготовить рулет на вечер. Хоть с ним и много возни, но ты так его любишь. Во сколько освободишься, Вань?

В интонациях — мед и сахар, и хочется закрыть от нее уши, заткнуть пальцами и бубнить что-то свое, ощущая лишь внутренние вибрации собственного голоса.