Боль мне к лицу

Мужчина уверено достает из кармана моей куртки ключ, открывает дверь, заталкивая меня первой. Звук закрываемого замка за спиной отдается колокольным набатом.

Мы остаемся один на один, и теперь я, повернувшись, впервые могу рассмотреть преступника. До боли знакомое лицо, которое я столько раз видела вблизи. Его губы улыбаются, будто больше всего на свет он сейчас рад видеть меня, но стоит взглянуть в глаза, как тут же становится ясно — в нем нет ничего доброго. Пустые, мертвые, с выражением, будто он оценивает, как лучше тебя разделать, вдоль или поперек.

На нем темная футболка с длинными рукавами, джинсы, тонкие перчатки. Он шагает на меня, тесня, и вдруг впивается в губы долгим поцелуем, после которого кажется, будто насиловали в рот. Я утираюсь рукой, с отвращением глядя на мужчину, вспоминая, что совсем недавно ему нравилась другая.

— Дуй в комнату, мотылек, — убийца выглядит недовольным, возможно, ожидая другой реакции на то, что я узнала его и что не догадалась раньше. С него слетает вся красота, обнажая неприглядную правду. Мы устраиваемся в зале так же, как обычно с Ваней: я, поджав ноги, на диване, он — на кресле напротив.

Меняются герои, локации остаются прежними.

— Закрой занавески, и не глупи. У нас с тобой полно времени, чтобы поговорить по душам.

— У тебя есть душа? — искренне удивляюсь я, выполняя его распоряжение. Для себя решаю, что лучше всего с приказами не спорить, демонстрировать покорность, но выпытать все, что у него на уме. Главное, не умереть бы до того, как появится возможность поделиться услышанным.

— Уже нет.

— Продал?

— Продал.

— Почем нынче души? — с задернутыми шторами в комнате становится темно и почему-то холодно. Он не отвечает, испепеляя меня взглядом. — Ладно, давай на чистоту. Зачем тебе все это нужно?

— Мы еще поговорим об этом.

Я зову его тем именем, которым он представлялся обычно, и вдруг понимаю. Оно ненастоящее — так же, как и все, чтобы было увидено раньше.

— Тебя зовут не так, да? — убийца не возражает:

— Можешь называть, как душе угодно. Какое имя нравится тебе, мотылек?

Я задумываюсь. Почему-то это кажется мне важным.

«Назови его бабочкой».

«Вспомни Мертвую голову!».

«Первый человек».

— Адам, — после паузы, когда вспоминаю прочитанное о бабочках, с подсказкой шептунов, говорю громко. Нет, он не вздрагивает, не выдает себя ничем, но я знаю, что угадала. А еще безумно радует, что голоса снова со мной — вот уж никогда прежде бы не поверила, что мне будет их не хватать.

— Очень интересно. И почему тебе пришла в голову такая мысль? — холодно спрашивает Адам. — Кто ее тебе нашептал?

Я не знаю, что ответить: кажется, будто он знает про моих шептунов, и они вдруг начинают бояться его. Не как человека, а как потустороннего монстра, способного добраться до бесплотных голосов.

«Он может отнять у нас слова!»

«Ты не знаешь, как страшно — безмолвие!»

«Сожги его на хрен!»

— Догадка. Бабочки твоих рук дело? Морфо Дидиус, Инахис Ио. Какая же из них больше всего пугает людей? Ахеронтиа Атропос, Адамова, или Мертвая голова, — я говорю так уверенно, будто читаю по написанному, вспоминая яркие страницы книги.

«Я хочу помочь тебе», — тихо шелестит четвертый голос, подсказывающий ответы, и мне хочется верить, что она сможет спасти меня.

— Теперь я понимаю, что нашел в тебе сам начальник УГРО. Безумная и гениальная девочка, влезшая в чужую семью. Иван даже разводиться пошел, — правда, заодно думая, будто спасает Яну от меня.

— Не дави, пожалуйста, на больную мозоль. Я и так чувствую себя виноватой, можешь не распинаться особо.

Он делает почти незаметное движение ногой, и я ощущаю острую боль в коленке. Сволочь.

— Не обязательно пинаться. Я отлично понимаю человеческую речь, когда не на лекарствах.

— А ты забавная, Мотылечек.

— Забавные, это, знаешь ли пудели. Или йоркширы. А мне, как девушке, хочется других слов в свой адрес. Почему ты убиваешь? — без перехода задаю следующий вопрос, но сбить его не выходит. В холодных глазах собеседника — насмешка.

— Мне надоело, что ты много болтаешь, — он подходит ко мне и снова зажимает рот ладонью. — Тебе осталось жить не так много, будь добра, веди себя напоследок, как подобает приличной даме.

Слова эти сказаны с такой обыденной интонацией, будто мне сообщают, что на улице идет дождь или что завтра — четверг.

— Я же нравлюсь тебе, — произношу, как только он освобождает мне рот. Нужно давить на все педали, провоцировать, нужно заставить его говорить.

— Нравишься. Мы можем даже переспать с тобой, — добродушно отвечает Адам. Я не знаю, чего ждать от него в следующую минуту, да и молчать не могу.

— Я подумаю над твоим предложением. И все же, расскажи, почему ты так поступаешь? Что за особое отношение к Доронину?

— Пока не время. Предлагаю поужинать.

— Раз предлагаешь, то и готовь сам, — пожимаю плечами.

— Топай вперед и без глупостей, — он указывает в сторону кухни, и я прохожу мимо него. На столе телефон, и мне нужно придумать хоть какой-то способ схватить мобильник и позвонить Ване. Не возьмет — включится голосовая почта, пусть записывается часть разговора.

Мы устраиваемся на кухне, я на стуле возле окна, Адам — разглядывает содержимое холодильника. Напустив отсутствующее выражение лица, лихорадочно соображаю, как лучше поступить.

«Обожди немного».

«Ешь, не торопись».

«Усыпи его бдительность».

И я слушаюсь, доверяясь своим шептунам.

«Хоть в этот раз не бросайте меня, девочки!»

И они клянутся, что будут рядом до последнего вдоха.

Глава 27

Не мелочась, убийца достает все, что есть в холодильнике, кладет возле меня приборы, пару уцелевших разномастных тарелок, а сам усаживается напротив.

— Приятного аппетита, Аня, — вполне вежливо, без глума, протягивает маньяк, и я отвечаю ему тем же, мысленно добавляя: «Чтоб ты подавился».