Боль мне к лицу

Переворачиваю снимок, но на обороте ничего. Ваня все так же не отвечает, и звонить ему я больше не собираюсь. Пытаюсь успокоить себя, но выходит плохо. Запираю дверь на все замки и жалею, что она отворяется наружу — нет смысла баррикадировать ее.

Полтора часа я трачу на то, чтобы успокоиться и прочитать книгу, внимательно разглядывая изображенных в ней бабочек. Меня тошнит от головной боли, вызванной страхом и отвращением.

Квартира теперь выглядит небезопасной. Ободранные голые стены зала, незримое присутствие всех тех людей, что заходили сюда, принося свои ужасные посылки — бабочек, венок, игрушечных змей, — порождают ощущения того, что я чужая, что так и не стала своей.

И, наверное, лучшим будет вовсе исчезнуть отсюда, переехав к родителям или в бабушкину квартиру, как и планировалось.

Перебираю свои немночисленные вещи, складывая аккуратными стопками. По телевизору идут заунывные новости и глупые передачи, поэтому я, быстро пролистав каналы, выключаю его. Насладиться тишиной не удается: в ванной капает кран, и методичное постукивание каплей о чугунную поверхность действует на нервы.

Вспоминаю расписание приемного покоя, и увидев, что дождь почти закончился, отправляюсь к маме в больницу. По дороге покупаю ей целый пакет фруктов, сладостей, любимых ею семечек, забыв, что чистить их вручную она еще долго не сможет.

Сейчас мама лежит в палате на третьем этаже; рядом еще пять соседок разной степени перебинтованности. Здороваюсь, заходя внутрь, они отвечают мне недружным хором.

Мама выглядит уже лучше. Синяки под глазами поменяли цвет, став желто-зелеными. Она искренне радуется моему визиту, пересказывая слова врача и называя цифры из анализов, которые мне ни о чем не говорят. Я слушаю ее, вставляя время от времени подходящие фразы, но думаю о своем.

Когда приходит процедурная медсестра с капельницей, появляется повод уйти быстрее. Похлопываю маму по здоровой руке, не находя в себе сил обнять или поцеловать, и с облегчением покидаю палату. Каждая встреча дается легче предыдущей, но напряжение никуда не уходит: я чувствую его в плечах, в спине, шее. Двигаю головой в разные стороны, пытаясь чуть размяться, и отправляюсь на остановку автобуса.

Выбираю самый долгий, неудобный маршрут, чтобы ехать дольше. Новый способ убивания времени ко всем уже опробованным мною в больнице. Прислоняюсь к холодному стеклу, фокусируя зрение то на медленно стекающих по окну каплям, то на проезжающих мимо машинах.

Видимо, впереди авария: поток автомобилей движется медленно. Гудящие сигналы машин разлетаются эхом пробкой. Протираю запотевшее от дыхания окно, вглядываясь в разноцветные вывески вдоль дороги, читая названия задом наперед.

…Вдруг сердце останавливается на мгновение, словно раздумывая, стучать ли ему дальше.

Из дверей магазина появляется Иван. Я узнаю его моментально, и приподнимаюсь, готовая выбежать из автобуса, но тут же плюхаюсь обратно на сидение. Следом за ним выходит Яна, безупречная — как всегда. Темные волосы собраны в высокий хвост, на лице — яркая помада и солнцезащитные очки. Несмотря на то, что за окном пасмурная погода, она не выглядит нелепой, напротив — словно звезда, скрывающаяся от папарацци. Черная кожаная куртка, узкая юбка, туфли на высоком каблуке.

Такая красивая, что вызывает отвращение. И зависть.

Иван открывает ей дверь, помогая сесть в припаркованный на обочине джип, а сам устраивается за рулем, поворачивая голову в мою сторону, словно чувствуя взгляд.

Мы смотрим друг на друга пять долгих секунд, и он отворачивается, оставляя меня умирать в автобусе, за холодным оконным стеклом, с разбитым сердцем.

Я ору, ору изо всех сил от боли, пронзающей его, но из горла не вырывается ни единого звука. Я застываю с раскрытым в немом крике ртом, не в силах пошевелиться.

Когда автобус проезжает затор, джип пролетает стрелой мимо. Темные капли крови стекают по лицу, по губам, оставляя железный солоноватый привкус, и падают на колени безобразной лужей.

Но я могу думать только об одном.

Как сильно ненавижу Яну Доронину.

Темнота наполняет меня, обволакивая черными объятиями.

… Не помню, как дохожу до квартиры.

Размазываю по лицу слезы пополам с кровью, и всхлипываю, цепляясь за образ Ивана.

Того, которым он был всего несколько дней назад: жаждущим обладать, расслабленным, моим.

И оттого, что все это осталось в прошлом.

Доронин избегает встречи со мной; как сильно я не была бы влюблена в него, мне предельно ясно: он выбрал Яну.

Наверное, так и должно быть, но от этого боль не становится меньше. Горькое разочарование и ощущение собственной ненужности загоняют в угол. Я забиваюсь, поджимая под себя ноги, пряча лицо в ладонях, и безостановочно рыдаю.

Полчаса.

Сорок минут.

Пятьдесят две минуты.

Когда глаза опухают от слез, я отправляюсь в ванную, набираю горячей воды и лежу в ней, мечтая утонуть. Шум разбивающейся о бортик струи под водой кажется глухим и умиротворяющим. Я не отвожу взгляда от темной точки на кафеле под самым потолком до тех пор, пока не смыкаются веки.

Мне становится так легко, что я расслабляюсь, постепенно спускаясь все ниже.

… До тех пор пока не делаю очередной вздох, набирая полные легкие воды.

Пугаясь, пытаюсь выбраться, но скольжу и с размаху снова падаю вниз, в очередной раз глотая вместо воздуха воду.

Когда мне удается принять вертикальное положение, горло дерет кашель. Я дышу глубоко и судорожно, пытаясь прийти в себя. Вода в ванной окрашена в розовый цвет; из носа все еще течет кровь, но уже не так сильно.

Разглядываю свое отражение в зеркало и с отвращением отворачиваюсь. Делаю две ватные турунды и, определив их в нос, забираюсь под одеяло, не вытираясь и не раскладывая диван.

Ночь проходит без сна. Я пялюсь в потолок, прокручивая каждое мгновение, проведенное вместе с Ваней. Ярче всего — первая встреча. Поразительный цвет внимательных глаз, изучающий, оценивающий взгляд — я интересна ему не как пациент с диагнозом шизофрении, но и не как женщина. Я нужна ему, — тогда куда больше, чем сейчас.

Воспоминания царапают, не принося покоя, но сегодня я позволяю себе вязнуть в них, не делая попытки выбраться. Так нужно.

«Козел он, твой Ваня»

«Да даже не ее»

«Но все равно козел»

Равнодушно слушаю комментарии шептунов, предпочитая не комментировать их слова. Ощущение, что я сижу в кинотеатре, просматривая фильм о собственной жизни, а сзади — три человека, чьих лиц я не вижу, смакуют каждую подробность, не выбирая выражений. И даже если я шикну, оборачиваюсь, то темнота зала не позволит мне разглядеть, кто есть кто и как они выглядят.