Больные Ублюдки

– Они не станут нас искать, - сказала она.
– Отец не хочет выходить из дома.

– Если оба его ребенка пропадут, я уверен, что он пойдёт за нами. Слушай, просто оставайся здесь. Ты сможешь сказать ему, почему я ушёл, когда они поймут, что меня нет. Ты можешь сказать, что не знала, что я собираюсь сделать. Возможно, это заставит его чувствовать себя лучше. Помочь ему понять, что у меня не было выбора, да?

Сестра неохотно кивнула.

– Я люблю тебя!
– сказал я ей.

Я притянул ее к себе, чтобы обнять. Она обняла меня в ответ.

– Просто вернись домой!
– приказала она мне.

– Обязательно.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Сейчас...

Утро После

Наступило утро, несмотря на мое желание, чтобы вечный сон овладел мной в течение ночи. Мне не следовало есть мясо прошлой ночью. Мне следовало бы отказаться от него. Объявить голодовку. Я должен заморить себя голодом, но - если я собираюсь сделать это - я должен был сделать это ещё в первый раз, когда мне предложили выбор есть или нет.

Как же сильно желание выжить, я полагаю. Как бы мне хотелось сейчас выкинуть это из головы. Но тогда (если мы говорим о желаниях) я вообще жалею, что пережил взрыв. Если бы это случилось - а это был лишь вопрос времени, судя по тому, что Oтец помнит о прошлом, - я бы хотел быть одним из тех счастливчиков, которые погибли при столкновении. По крайней мере, тогда я не превратился бы в того, кем я стал сегодня. И мне не пришлось бы видеть, как моя семья превращается из тех людей, которых я любил... В того, кто мы теперь. А собственно, кто мы теперь?

Я не могу избавиться от мыслей о том, что я делал со своей Cестрой и Mатерью, я не могу избавиться от мыслей о том, что я ел. Когда я принимаю участие в зверствах, мне становится хорошо. Это более чем приятно. Но что потом? Чувство вины захлестывает меня, напоминая, как все это неправильно. Я не могу с этим справиться.

Я взглянул на матрас, на котором спала Cестра. Она вышвырнула меня из постели, как только закончила со мной прошлой ночью, и довольно быстро заснула. Наверно, я хорошо оттрахал её. Она выглядит так, словно крепко спит. Конечно, сейчас она более спокойна, чем в тот день, когда я бросил ее и отправился искать еду; в тот день, когда я сделал шаг вперед и поставил свою жизнь на карту, чтобы защитить свою семью от риска голодной смерти.

Мне не следовало выходить из дома. Я должен был остаться и позволить вещам идти своим чередом. Если бы мы умерли от голода, то так тому и было бы быть. Божья воля, хули. По крайней мере, мы бы умерли невинными. Не было бы и крови на наших руках.

Глядя на нее сейчас, я задаюсь вопросом, осталась ли в ней хоть какая-то часть человечности, такая же, как во мне, спрятанная где-то глубоко внутри. Или ей полностью овладела тьма, которая поглотила наши души в момент предоставления выбора.

Пожалуйста. Боже, пусть в ней останется хоть немного человечности.

И внутри моей Mатери и Oтца.

Она пробудилась от своего мирного сна. Медленно открыла глаза.

– Доброе утро!
– прошептала она.

В ее ярко-голубых глазах сверкнула искорка, а на лице появилась улыбка. Неужели она забыла, что сделала со мной прошлой ночью? Неужели она забыла, что заставила меня возбудиться, а потом - по всем правилам и намерениям - изнасиловала? Я понимаю, что то, что мы делаем - то, что все мы делаем, - неправильно, но это никогда не заходило так далеко раньше. Новая (неприятная) сторона моей Cестры.

– Доброе, - прошептал я.

Она села на матрас и потянулась.

– Я не помню, когда в последний раз так хорошо спала, - oна рассмеялась.
– Наверно, мне следует поблагодарить тебя за это, - oна потерла глаза и встала.
– А как ты спал?

Неужели она думает, что прошлая ночь была чем-то нормальным?

– Хорошо, - солгал я, стараясь говорить непринуждённо.

Она опустилась вниз рядом со мной и залезла под тонкое одеяло, которое укрывало меня.

– Давай притворимся, что ты изнасилуешь меня?
– oна захихикала, как непослушная школьница.
– Пожалуйста, не надо... Что ты делаешь... Oстановись...

– Да что с тобой такое?
– спросил я.

Я откинул одеяло и встал.

– Это со мной-то? Что с тобой такое?

– Я вообще-то не развлекался вчера ночью, - сказал я.
– Я был не в том настроении...

– Ты был мне должен.

– Должен тебе? Что же я был должен тебе?

– Оргазм, который ты мне испортил.

– Ты слышишь себя? Господи, во что же мы превратились?!

– Ну и во что же?

– Я даже не знаю, кто мы теперь.

– Я - твоя Cестра, а ты - мой Брат. И притом отличный Братец с большим огурцом.

– Это неправильно.

Она посмотрела на меня так, словно я был куском дерьма. Нет. Все было гораздо хуже. Она посмотрела на меня так, словно я был одним из тех существ снаружи.

– То есть, когда ты хочешь секса, это нормально, но когда я хочу его - это неправильно? И все?

– Дело не только в сексе...

– О, Боже, ты все еще переживаешь из-за мяса? Каждый раз одно и то же...

– И для тебя должно быть то же самое! Почему я единственный, кто так себя чувствует? Почему никто другой не видит, что мы поступаем, как чудовища?

– Потому, что все остальные знают, что то, что мы делаем, необходимо для выживания, и ты всегда становишься таким после того, как мы поедим.

Я хотел напомнить ей, из чего на самом деле состоит еда, но знал, что ей все равно. В ее голове то, что мы делали, было вполне приемлемо. Отец убедился в этом, навязав нам свое мнение так сильно, что с таким же успехом мог просто промыть нам мозги.

– И ты обычно не жалуешься, когда мы трахаемся!
– она указала на мой член.
– В ее голосе послышались игривые нотки.

Спорить с ней было бессмысленно. Это была чистая правда. После этого я уже не жалуюсь. Я увлекаюсь похотью этого момента, и все правила вылетают в окно. С мясом я увлекаюсь мыслью о еде (мыслью о выживании), поэтому эти правила тоже уходят в окно до тех пор, пока потом не начинается несварение желудка, и я не могу не думать о том, что я только что съел. Есть ли у них имя? Были ли они похожи на меня в том смысле, что они были частью большой группы и искали помощи или пищи? Была ли у них семья? Кто знает. Что касается секса, может быть, я бы тоже начал испытывать чувство вины, если бы у меня осталось ощущение жжения (или зуда) после акта; какое-то неприятное напоминание о том, что то, что мы сделали, было неправильно, а не чувство удовлетворения.