Большаки на рассвете

Константас обиженно машет рукой и отправляется своей дорогой — мальчишки вконец испортили ему настроение. Но им до дяди нет никакого дела — Альгимантас по-прежнему долбит лед, а рядом, задрав голову, словно его соратник или телохранитель, стоит Юзукас.

Широко расставляя ноги и размахивая во все стороны руками, к ним на коньках скользит их двоюродный брат — сын Визгирды Витаутас, на нем толстые домотканые штаны и ушанка.

— Ставлю одну ногу, — говорит он, приближаясь к ним, — и оп!.. — Витаутас отталкивается от льда, — ставлю — и…

— …оп! — передразнивает его Юзукас, глядя, как Визгирдёнок шлепается, и разражается хохотом. Смеется он звонко, вскинув голову, скаля мелкие, с искрошившимися краями зубы. — Ха-ха-ха! — гремит над заводью. — Рыбу!.. Смотри, он рыбу оглушил!.. Так шлепнулся… аж лед треснул!.. и… и…

— Ты замолчишь?! — кричит сын Визгирды. Брови нахмурены, лицо посинело от злости. — Сейчас я тебе глотку заткну!

Смех затихает и вместе с ним гаснет свет, трепетавший на заснеженном прибрежном склоне среди калин. Это капли крови; они струятся у Юзукаса из носа, хотя Визгирдёнок не хотел его так сильно ударить, теперь он сам вертится вокруг Юзукаса, прикладывает к его ушибленному носу снег и извиняется.

— Не хнычь, успокойся, я нечаянно, говорю тебе — нечаянно!

— Ну, ты, ублюдок! — цедит Альгимантас, но руку на Визгирдёнка не поднимает — не хочет с ним связываться. — Зачем мальца обижаешь?

— А чего он не слушает, что ему говорят.

— Почему я его никогда не трогаю? — говорит Альгимантас. — Он маленький, сирота, как ты не понимаешь?

— Ничего, пусть закаляется, крепче будет.

Некоторое время они не разговаривают, молчат.

Юзукас отходит в сторону и вглядывается в глубину. Лед здесь чистый, прозрачный. Косой луч солнца рассекает его надвое: тут — царство сияющего света, тут ныряют бойкие рыбешки, а там — тьма, от которой несет стужей. Только тонкая корочка льда отделяет Юзукаса от глубины, где другая жизнь, другие миры, которые в любой миг могут разверзнуться. Подобное чувство охватывает Юзукаса, когда он притрагивается к темечку своего младшего братишки, где под тонкой, как курительная бумага, пленкой — кажется, нажмешь посильней, и лопнет — испуганно пульсировали жизнь и весь нехитрый его умишко.

— Ты только посмотри! — кричит Юзукас Альгимантасу.

— Ага, — говорит Альгимантас, опускаясь рядом на колено.

— Здесь и раки зимуют?

— Раки?

— Ну да. Забираются под коряги или под камни, где теплее.

— Температура воды везде одинаковая, — вмешивается Витаутас Визгирда.

— А тебя никто не спрашивает. Молчи, — говорит Юзукас. — Знаток нашелся!

Глянув куда-то поверх их голов, Витаутас толкает Юзукаса, и тот падает на лед.

— Шапку надень, — говорит Витаутас.

— Ты сбросил, ты и надень.

— Подними, говорю, шапку.

— Сам подними.

— Слыхал?! Ты мне нервы не порть.

Юзукас, как самый маленький из всех, обязан слушаться Витаутаса: он должен быть всегда рядом, исполнять малейшие его прихоти. Витаутас Визгирда — злой, завистливый и деспотичный, двинет чем угодно, только задень его. Ему бы приказывать и руководить. Ослушайся — тут же почернеет от злости. А прихоти его бывают просто унизительными. Одно время он запрещал Юзукасу дружить с Альгимантасом. («Если будешь с этим шепелявым-кучерявым путаться, то лучше мне на глаза не попадайся. Чтобы твоей ноги в нашем доме не было», — сказал он.) Играют они, скажем, где-нибудь на дернине, дружески меж собой толкуют, вдруг Визгирдёнок бросит какую-нибудь пустяковину в траву и велит, чтобы ее подняли и ему подали, а ослушаешься, Витаутас до тех пор из тебя «собаку» будет делать — гнуть к земле, — пока в затылке не затрещит. Юзукас, бывало, противится из последних сил, а если и выполняет его приказы, то так, чтобы не почувствовать, что подчиняется, хотя порой заупрямится — делай что хочешь, не заставишь. Черная ненависть обитала в душе Визгирдёнка. Всех он называет по фамилии (даже свою сестру), на всех покрикивает, а если кто начинает обзывать его или задевать отца, Витаутас просто чернеет. Кто знает, почему он не терпел Каушпедаса и его сына Видаса, хотя втайне его и уважал. Постоянную войну он вел и с сыновьями Анупраса — Балисом и Стяпонасом…

Вспыхнувшую было потасовку прерывает приход Видаса Каушпедаса. Видас — сухопарый, очень аккуратный мальчик, вежливый, всегда красиво одетый. У него велосипед с широкими покрышками, часы, фотоаппарат, на крыше своего дома он соорудил мельницу, и в ветреные вечера со скрипом крутится динамик, освещающий не только избу Каушпедаса, но и края его сада. Все давно свыклись с мыслью, что Видас будет инженером. Отец его, приземистый, с черными густыми усиками, хитрыми глазками, теперь председательствует в колхозе. Визгирда его не любит, Каушпедас, как он выражается, — сволочь. Жена председателя, красивая, с высокой грудью, с большими сверкающими глазами, хлебосольна со всеми ровна. Но Визгирду ни на работу, где он может ее встретить, ни на проселок, по которому она гуляет, не выгонишь.

Изба Каушпедаса расположена в той стороне, где старый большак, обогнув избу Казимераса, убегает на запад, — за холмом, который похож на откинутую голову, колени и груди (там теперь вовсю полыхает студеный закат). Тякле Визгирдене сегодня уже заходила к Марии (Каушпедене), но не застала ее. Почти каждый день она забегает сюда, чтобы поговорить с председательшей; частенько Тякле со странным облегчением отмечает про себя, что и Каушпедас уже не тот, и красота Марии блекнет — все проходит.

Когда по округе прошел слух, что Мария выходит замуж за Каушпедаса, который только что вернулся из Америки, Визгирда в отместку посватался к ее подруге, и та, долго не раздумывая, согласилась. Обе свадьбы справили одновременно, а Визгирда даже сманил гостей и музыкантов Каушпедаса, и веселье длилось чуть ли не неделю — пусть она (Мария) знает, как ему весело.

Трудно понять, каков Визгирда на самом деле: вспыльчивый, угрюмый, замкнутый, не желающий ни с кем иметь ничего общего — таким его считало большинство, — или слишком застенчивый, способный как никто другой из мужиков снести унижение. Порой Тякле не может налюбоваться на него, а порой ни с того ни с сего начинает над ним глумиться; это обычно кончается у Визгирды яростным приступом злобы, которую вызывают отчаяние и мука. В глубине души Визгирдене панически боится своего мужа. Это ее идол. Но идол, кем-то поверженный. Ахиллесовой пятой Визгирды была любовь к Марии, которая с такой легкостью отреклась от него, от Визгирды, который всегда говорил, выпячивая свое я: «Если я сказал… если я пообещал… мое слово!..» В его устах это звучало как клятва. Однако одну клятву безнадежно нарушил он сам: клятву отплатить Марии тем же — полным равнодушием.

Еще в первую осень после свадьбы, бывало, сидел он у окна и смотрел, как на холме, неподалеку от большака, грузят в телеги снопы ржи, которые, мелькая, летят прямо в руки Марии; или, бывало, бродил с топором по подлескам, — и Тякле боялась, чтобы он не наложил на себя руки. Долго не выходили у него из головы и сама Мария, и дом, где звучал ее голос, где она прикасалась к разным вещам, стелила ребенку постель, накрывала на стол или гасила лампу. По вечерам Визгирда ходил, как бы прикрываясь от закатного солнца, по двору, за которым начинался прямой, убегавший в необозримый мир большак, а когда возвращался в избу, принимался говорить невесть что: мол, все продам и подамся в Бельгию, Аргентину или Австралию. Мол, и духа моего тут не будет. Тякле по ночам не могла сомкнуть глаз: пуще огня жгли сердце эти слова мужа.

— Приходи ко мне, — говорит Видас Каушпедас Визгирдёнку. — Новости послушаем. У меня новое радио. И мама просила, чтобы я тебя пригласил. Приходи, покажу, как надо проявлять негативы.

— Отец его не пускает, — говорит Юзукас.

— Ты замолчишь?! — вспыхивает Витаутас. — Матрац сними с плетня.

Альгимантас, не проронив и слова, долбит лед.

— Пойду, пожалуй, — говорит Альгимантас.

— Не уходи, побудь еще, — просит Юзукас. — Рано ведь.

Альгимантас с минуту колеблется, смотрит на мальчика — куда ему деваться. Позвал бы к себе, но мать будет недовольна, еще выгонит. К тому же и работа ждет.

Альгимантас и Юзукас подходят к Видасу, который разложил на льду схему радиоприемника и объясняет Витаутасу, как надо включить конденсаторы, в каком месте усилитель звука. Говорит он складно, скороговоркой, едва успевая глотать слюну.

Оба, постояв немного, удаляются по льду.

— Ну и пусть, очень мне надо, — говорит Юзукас.

Альгимантас молчит. Взгляд его блуждает по заметенным снегом берегам реки.

— Не принимай близко к сердцу, — успокаивает он Юзукаса. — Ты же знаешь, какой он, Визгирдёнок.