Большая грудь, широкий зад
Шрифт:
— Ну куда мне! — В душе я еле сдерживался, но, беседуя с этим человеком, который выдвинулся во время «культурной революции» и оставался известной персоной по сей день, привычно выказывал учтивость. — Вы, почтенный начальник управления, говорили бы, если есть что сказать.
Тот презрительно хмыкнул:
— Этот сынок Сыма Ку — контрреволюционера, у которого руки по локоть в крови народа дунбэйского Гаоми, — благодаря своим паршивым деньжонкам уже стал самым желанным гостем в Далане. Вот уж поистине — с деньгами можно и беса заставить крутить жёрнов! Вот ты, Шангуань Цзиньтун, — кем был раньше? Некрофил и душевнобольной. А теперь гляди-ка — управляющий! — От классовой ненависти глаза Единорога налились кровью, а пальцы сжали сигарету так, что на ней выступила смола. — Но сегодня я пришёл не революционную пропаганду разводить, — холодно сказал он. — Я пришёл биться за славу и выгоду.
Я спокойно слушал. Над Шангуань Цзиньтуном всю жизнь измывались, так что какая разница!
— Понимаешь, — продолжал он, — тебе тоже, наверное, не забыть, как тогда на даланьском рынке — когда вас с матерью водили напоказ — я пострадал за революцию. — «Ну да, я не забыл, сохранил в памяти твою оплеуху». — Тогда я создал боевой отряд «Единорог», вёл одноимённую программу на радио даланьского ревкома и распространил немало руководящих статей о «культурной революции». Кто из поколения пятидесятилетних не помнит Единорога? Этим псевдонимом я пользовался тридцать лет, им подписаны восемьдесят восемь известных статей в изданиях общенационального
Меня аж в жар бросило, но я был краток:
— Как вам будет угодно.
— Не думай, Шангуань Цзиньтун, что, если Лу Шэнли стала мэром, тебе и бояться нечего. У меня зять — замсекретаря провинциального [232] комитета партии, повыше её рангом будет. Все её грязные делишки мне известны, и сместить её Единорогу не составит труда.
— Меня с ней ничего не связывает, так что, пожалуйста, смещайте.
— Да, и смещу. Но Единорог всегда старается обходиться с людьми по-доброму, а мы с тобой, в конце концов, земляки, истинные даланьцы. Единственное хотелось бы, чтобы вы мне палок в колёса не вставляли…
232
Провинция — самая крупная единица территориального деления в Китае.
— Почтенный начальник управления, есть что сказать — выкладывайте.
— Мы могли бы уладить это дело миром.
— И сколько вы за это хотите?
Он выставил три пальца:
— Много драть не буду, тридцать тысяч юаней. Для Сыма Ляна это сущий пустяк, как говорится, три волоска с девяти быков. Кроме того, передай Лу Шэнли, чтобы она устроила мне назначение постоянным замом председателя в городском собрании народных представителей. Иначе всем вам крышка.
Я встал весь в холодном поту:
— Финансовые вопросы, начальник управления, обсуждайте с Сыма Ляном. Наш салон только что открылся, и мы не заработали ещё ни фэня. В делах чиновничьих я не разбираюсь и с Лу Шэнли говорить не собираюсь.
— Вот он, мать его, в какие игры играет! — усмехнулся Сыма Лян. — Даже не удосужился выяснить, кто я такой! Позволь, я разберусь с этой потомственной дрянью, дядюшка. Такое ему устрою, что собственные зубы проглотит. По части шантажа и наказания простачков я собаку съел, куда там какому-то Единорогу!
— Торгуй спокойно, дядюшка, — сказал Сыма Лян через несколько дней, — раскрывай свои способности. Этого паршивца Единорога я приструнил. Не спрашивай как. В любом случае впредь будет вести себя смирно и никакой смуты разводить не станет. Мы применяем к нему диктатуру имущих. [233] И пусть тебя не заботит, с прибылью ты будешь или в убытке. Главное, чтобы дело было в удовольствие. Гордо шагай вперёд во имя процветания семьи Шангуань. Пока у меня есть деньги, они будут и у тебя. Так что дерзай! Деньги — дрянь, дерьмо собачье! Насчёт бабушки я уже договорился, ей регулярно будут доставлять всё что нужно. Мне же надо провернуть одну большую сделку, через год вернусь. Поставил тебе телефон, в случае чего позвоню. Так-то вот. А откуда я и куда — неважно.
233
Игра слов: выражение «диктатура пролетариата» по-китайски дословно «диктатура класса неимущих».
Торговля в салоне «Единорог. Большой мир бюстгальтеров» шла вовсю. Город быстро расширялся, над Цзяолунхэ повис ещё один мост. На месте бывшего агрохозяйства поднялись корпуса двух больших хлопкопрядильных фабрик, заводов по производству химволокна и синтетического волокна. Таким образом сложился крупный центр текстильной промышленности. Тех самых русских танцовщиц я отправил на машине в этот текстильный центр рекламировать бюстгальтеры.
«Главное для женщины — иметь развитую грудь. Грудь — результат прогресса человечества. Любовь к груди и забота о ней есть основное мерило развития общества в любую эпоху. Грудь — это гордость женщины, гордиться женской грудью должны и мужчины. Женщине хорошо, лишь когда комфортно груди. А если хорошо женщине, будет хорошо и мужчине. Поэтому если ухаживать за грудью, всем будет хорошо. Общество, которое не заботится о груди, — нецивилизованное общество. Если в обществе нет любви к груди, это негуманное общество. Дети, накопите из денег на карманные расходы и купите маме бюстгальтер: нет небес — нет и земли, не было бы мамы, откуда бы взялся ты? Люди, нельзя забывать о своих истоках! Забыть про материнскую грудь всё равно что утратить образ человеческий. Мужья и женихи, ни один ваш подарок не принесёт женщине такую радость, как изысканный бюстгальтер. Грудь — это сокровище, первоисточник бытия, средоточие бескорыстного дарения истины, добра и красоты. Любить женскую грудь — значит любить женщину. Основная задача рекламы — постоянное внедрение в сознание. Нужно, чтобы в ушах беспрестанно звучали слова «любовь к груди». Необходимо полностью изжить такое нецивилизованное поведение, как отказ от ношения бюстгальтера. Бюстгальтер — вещь небольшая, а польза от него огромная. С ним тесно связаны и мужчины, и женщины. Пусть бюстгальтеры будут везде. Сделать Далань городом любви к груди, городом красивых грудей, городом пышных грудей. Сделать июнь месяцем любви к груди, а седьмой день седьмого месяца по лунному календарю — праздником груди. Приглашать в этот день гостей со всей страны и из-за рубежа, выходить за пределы Азии, на мировую арену. Проводить в Народном парке Даланя конкурс на самую пышную грудь, устраивать выставки-продажи бюстгальтеров. Конкурс проводить по размерам и возрастным категориям. Готовить к празднику груди специальные выпуски газет, давать специальные колонки в периодических изданиях, организовывать телепрограммы. Ещё нужно приглашать отечественных и зарубежных экспертов с докладами о роли груди в философии, психологии, медицине, социологии и в других областях знания. «Грудь на службу экономике!». [234] Увеличивайте грудь, расширяйте круг друзей во всём мире. Приезжайте в Далань, приезжайте с инвестициями, приезжайте с технологиями, на машинах, с сёстрами, с жёнами. Какие международные фестивали скорпионов, саранчи, доуфу, пива!.. Разве они смогут сравниться с нашим международным фестивалем грудей! Его и международным фестивалем сосков назвать можно. Блюстители нравственности могут посчитать это празднество неприличным. На самом деле оно очень благородно. Кто в своё время не сосал грудь? Кому при виде красивой груди не хотелось задержать на ней взгляд? Китайцы самые скрытные в разговорах о сексе, но детей-то больше всего у них рождается. Завтра женский день Восьмое марта, Центр ухода за грудью «Единорог» — точно, надо переименовать салон, никакого «Большого мира бюстгальтеров», поменять, срочно поменять! — так вот, наш Центр ухода за грудью «Единорог» собирается преподнести жительницам Даланя щедрый подарок. В рамках рекламной кампании по продаже новых типов бюстгальтеров, среди которых есть и предназначенные специально для девушек и молодых мам, в качестве подарка на Международный женский день
предусматривается скидка двадцать процентов. Купив один бюстгальтер, вы получаете пару колготок, при покупке двух — трусики, а приобретая десять и более бюстгальтеров, можно стать обладателем приспособления для увеличения груди марки «Ева». Товар имеет медицинский сертификат надёжности. Грудь стимулируют слабым электротоком, маленькую можно увеличить, большую сделать ещё больше. Надо бы все эти соображения о международном дне груди донести до Лу Шэнли. Эта плутовка ломит наобум, ей сам чёрт не брат. Что возвести небоскрёб, что снести — ей всё едино. Если можно денег срубить по-быстрому, она и атомными бомбами запросто торговать будет. Росла-то среди поношений и восхвалений. Сыма Лян такие деньги инвестировал, что городской политический консультативный совет готов выдвинуть меня в заместители председателя. Все эти соображения относительно международного дня груди можно будет суммировать и передать в рабочую группу для рассмотрения. В Далане знаменитых гор и рек нет, приходится зарабатывать известность необычными способами…»234
Обыгрывается один из лозунгов начатых после 1979 г. реформ: «Культуру на службу экономике!»
Седьмое марта тысяча девятьсот девяносто первого года. Вечер. Льёт весенний дождь. Шангуань Цзиньтун, управляющий салоном «Единорог. Большой мир бюстгальтеров», полон замыслов, идеи проносятся в голове одна за одной. Он с довольным видом расхаживает по торговому залу, где уже погашен свет. С верхнего этажа доносятся разговоры и смех продавщиц.
«Торговля в салоне идёт вовсю, рекламная акция с живыми манекенами в текстильной промзоне прошла с большим успехом. С моей лёгкой руки в Далане все на титьках просто помешались. Женщинам страсть как хочется, подобно русским танцовщицам, разгуливать по улицам в одних бюстгальтерах. На помолвку наследника вице-мэра с актрисой городской труппы оперы маоцян Мэн Цзяоцзяо закупили семьсот семьдесят семь изысканных бюстгальтеров. Продажи значительно выросли, деньги потекли. В салоне уже не хватает персонала. Не успел вчера дать на телевидении объявление о наборе сотрудников, как сегодня заявилось двести с лишним претенденток… Вот это да!» Он прижался лбом к стеклу, чтобы посмотреть, что делается на улице, а также развеяться и приостановить бешеную скачку мыслей. Магазины уже закрылись, неоновые вывески под струйками дождя отсвечивают серебром. От Шалянцзы до Бацзяо цзин — Восьмиугольного Колодца — открыли новый автобусный маршрут номер восемь. У ресторана «Байняо» — «Сто птиц» — мокрые ветки платана тихо покачиваются в тусклом свете уличных фонарей. Под платаном — остановка восьмого маршрута. Девушка с цветастым зонтиком ждёт автобуса. Поблёскивают розовые сапожки. По зонтику неслышно стекает вода. На недавно положенном, ровном и гладком, мокром от дождя асфальте отражается разноцветье неоновых огней — очень красиво. Согнувшись, выставив зад и раскачиваясь из стороны в сторону, по дороге мчатся несколько патлатых велосипедистов. Они свистят в сторону стоящей на остановке девушки и сквернословят. Девушка опускает зонтик, прикрывая нижнюю часть тела. Патлатые со свистом умчались. Разбрызгивая грязь, подлетает автобус. Перед остановкой он притормаживает, потом резко останавливается. Минута — и он уже тронулся, сверкнув летящей из-под колёс водой. Девушка с зонтиком уехала. Автобус восьмого маршрута увёз девушку, но высадил женщину. Это он, что называется, принял новое и отбросил старое. Вышедшая женщина вроде бы не знала, куда идти, и стала оглядываться по сторонам. Но вскоре направилась прямиком к салону, к стоявшему в полумраке торгового зала Цзиньтуну. Зеленоватый, цвета утиного яйца, плащ, голова непокрыта. Зачёсанные назад волосы кажутся синими, холодным блеском отливает лоб. Бледное лицо окутано печалью. Цзиньтун решил, что эта женщина недавно овдовела, и позже выяснилось, что он не ошибся. Она ещё только подошла к витрине, а его почему-то охватила паника. Казалось, её настрой уже проник за толстое стекло и распространился на весь зал. Она ещё и внутрь не вошла, а торговый зал уже превратился в зал прощания. Захотелось спрятаться, но было не пошевелиться, как насекомому под взглядом жабы. Взгляд этой женщины пронизывал. Глаза красивые, да, ничего не скажешь, но наводят страх. Она остановилась прямо напротив Цзиньтуна. Он стоял в темноте перед стойкой из нержавеющей стали, а она на свету и не должна была видеть его. Но она несомненно видела и знала, кто он. У неё определённая цель, и озиралась она там, на остановке, лишь для видимости. Во всяком случае, потом она говорила, что это Всевышний указал ей путь во мраке, но Цзиньтун с самого начала понял, что всё продумано заранее, и утвердился в этом, когда узнал, что эта женщина — овдовевшая старшая дочь Единорога, который наверняка всё это и инспирировал.
Так они и стояли, словно любовники на свидании, разделённые стеклом, по которому слезами стекали капли дождя. Она улыбнулась, и на щеках обозначились глубокие морщины, которые раньше были ямочками. Даже через стекло он чувствовал кисловатый вдовий запах изо рта. Душа преисполнилась сопереживания, которое под стук дождя, под проникавший через щели солоноватый дух земли быстро переросло в симпатию. Он смотрел на неё, как смотрят на знакомого, с которым давно не виделись, и из глаз покатились слёзы. А по её бледным щекам слёзы хлынули просто потоком. Не было причины не открыть дверь. И он открыл её. Под звуки неожиданно припустившего дождя, вслед за ворвавшимся в зал влажным, холодным воздухом и тяжёлым духом земли она совершенно естественно бросилась к нему в объятия и нашла его губы своими. Скользнувшие под плащ руки нащупали бюстгальтер, будто сделанный из гипрока. Тошнотворный леденящий запах от волос и воротника отрезвил его. Он быстро отдёрнул руки, укоряя себя за поспешность. Но, как черепахе, заглотившей золотой крючок, сожалеть было поздно.
Не было причины и не отвести её в кабинет. Он закрыл дверь на задвижку, но, подумав, что это вроде бы неприлично, тут же открыл. Налил стакан воды. Предложил сесть. Садиться она не стала. Он в смятении потирал руки, ненавидя себя и за сотворённую на ровном месте проблему, и за то, что вёл себя по-дурацки. «Эх, если бы можно было дать отсечь себе палец, а за это вернуть всё на полчаса назад, я ни секунды бы не колебался, — думал он. — Но тут уже хоть палец, хоть руку отрубай — делу не поможешь. Ты её трогал, целовал, и теперь вот — она стоит в твоём кабинете, закрыв лицо руками, и плачет. Плачет по-настоящему, не притворяется. Вон, слёзы текут между пальцами и капают на мокрый от дождя плащ. Силы небесные, потихоньку всхлипывать ей уже мало! Уже и плечи затряслись, вот-вот заревёт в голос. Сдерживая отвращение к этой женщине, от которой исходил запах покрытого шерстью пещерного животного, Цзиньтун усадил её в своё крутящееся красное кресло из натуральной кожи, итальянское, с высокой спинкой. И тут же поднял, чтобы помочь снять плащ.
— Ну что, так и будешь лицо закрывать?
Оно всё мокрое — не разберёшь, от дождя ли, от пота, от соплей или слёз. Только теперь он рассмотрел, какая она уродина: нос приплюснутый, зубы выпирают, подбородок острый, как у хорька. И чего она показалась ему привлекательной, когда стояла за стеклом! «Ну и надули меня!» Но настоящий ужас ждал впереди. «Мама дорогая!» — воскликнул он про себя, стянув с неё плащ. На ней не было ничего, кроме двух голубых чашечек бюстгальтера, купленного в его же собственном салоне, даже бирочка с ценой не сорвана. А тело её просто усыпали тёмные родинки. Она вроде бы смутилась и снова закрыла лицо руками, и тут — силы небесные! — стали видны волосы под мышками, чёрные, а на концах желтоватые. И пахнуло кислым потом. Растерявшийся Цзиньтун бросился прикрывать её плащом, но она повела плечами и сбросила его. Заперев дверь на задвижку и задёрнув толстые шторы, чтобы отгородиться от красиво подсвеченного здания «Гуйхуа-плаза» и от весеннего вечера с пронизывающе холодным дождём, Цзиньтун налил ей кофе.