Большая книга рождественских рассказов

– Пусть папа заколотит нас до смерти, но зато Бог не рассердится на нас, – сказал Рэй спокойным голосом, с такой торжественностью и уверенностью, как истый мученик. Затем он принялся крошить свой хлеб и разбрасывать его вокруг себя по снегу.

Роб, не будучи в состоянии противостоять искушению, откусил от своего ломтя порядочный кусок, потом принялся раскидывать остальную часть ломтя птицам.

Вдруг над их головами из форточки окна раздался грозный голос их отца:

– Я уже вам сказал, чтобы вы не смели бросать зря хлеб, непослушные, дрянные мальчишки! Ведь вы знаете, что моё слово – закон!

– Пусть он убьёт меня, если хочет, но я сделаю по-своему, – прошептал чуть слышно побледневший Рэй своему брату.

Роб нахмурил брови и смотрел мрачно.

– Да разве это значит бросать хлеб зря? – сказал он. – Ведь если бы мы сами съели этот хлеб, так он был бы давно в нашем брюхе, а теперь его съедят птички.

Между тем все птицы, сидевшие на ветвях боярышника и на соседнем плетне, со всех сторон слетелись к разбросанному корму и принялись жадно клевать его с весёлым щебетаньем.

Дети услыхали шаги отца, спускавшегося вниз по лестнице и зовущего Кезию.

– Джон Стивенс, рубя дрова, сильно поранил себе руку и теперь находится при смерти, – говорил он. – За мной сейчас присылали, и я должен отправиться к нему; позовите этих негодных детей в комнату и заприте их в классной; я накажу их уже по моём возвращении…

– Слушайте, ваше преподобие, – сказала испуганная таким приказанием Кезия. – Да как же вы отправитесь в такую метель? Ведь Джон Стивенс живёт отсюда по крайней мере милях в шестнадцати.

– Конечно, я должен буду идти пешком, потому что на лошади там не проедешь, отвечал священник торопливо. – Это ничего; дойду как-нибудь. Так заприте же обоих мальчишек и не выпускайте их на двор до моего возвращения.

С этими словами священник накинул на плечи плащ и, укутавшись в него, зашагал по дороге, пролегавшей через болото, посреди свиста и завывания ветра и снежных, крутящихся в воздухе вихрей. Роб и Рэй стояли на месте как остолбенелые.

Кезия тотчас же вышла к ним.

– Деточки, милые! Вы слышали, что барин приказал мне? – со слезами на глазах сказала эта добрая женщина.

Роб бросился к ней и крепко обвил своими пухленькими ручонками её шею.

– Да, слышали; но ведь он ушёл, няняша! Ты, наверное, не захочешь запереть нас?

Кезия не знала, как ей поступить; она колебалась и поцеловала мальчика в кудрявую головку. Но Рэй при этом несколько раз изменился в лице.

– Нет, пускай няня запрёт нас, Роб, – грустно сказал он. – Не надо, чтобы из-за нас её побранили.

– Ах ты, мой хороший мальчик! Дорогой мой Рэйди! – вскрикнула Кезия и зарыдала. Она, скрепя сердце, заперла их, а в час принесла им обед и жалостно посмотрела на них. – Ведь его преподобие не сказал, чтобы держать вас здесь взаперти до его возвращения, – вполголоса сказала она, гладя Рэя по голове.

– Нет, няняша, и не думай выпускать нас отсюда, – почти шёпотом произнёс Рэй, – ведь нам здесь очень хорошо. Мы выучили свои уроки, сделали всё, что нам было задано, и теперь можем играть.

– А чем же мы будем здесь играть? – сердито отозвался Роб, лежавший ничком, или, как он выражался, «на брюхе», под столом.

– Да друг с другом, между собой, – сказал Рэй.

Итак, Кезия опять заперла детей, внутренне разозлившись на своего господина как никогда за этих бедных, не имеющих почти никаких радостей малюток.

– Ведь это не дети, а, право, Божьи ангелы, настоящие херувимы, а он просто дикий зверь или какой-нибудь скот! А ещё каждое воскресенье причащается Святых Тайн, безжалостный! – ворчала она себе под нос, уже совсем выйдя из себя. Если бы она знакома была с житием святых, то, наверное, пожелала бы, чтобы с её господином случилось то же, что и со святым Германом Норбертом, получившим таким способом благодать тихого нрава, который он сохранил потом на всю жизнь.

Скучно, вяло тянулся этот снежный, ветреный, бурный, мрачный и мокрый день. Наступили сумерки, а священник всё ещё не возвращался. «А пора уже варить яйца, – подумала Кезия. – Нет, пойду выпущу детей, а ему скажу, что они сидели взаперти целый день, и он поверит мне, потому что знает, что я врать не стану».

Таким образом, она выпустила детей из их заточения. Роб, как бомба, выскочил из классной в коридор, а Рэй вышел оттуда тихо, как бы нехотя, и все думая о том, как бы за это не побранили их няню.

– Барин редко запаздывает, – сказал работник, живший в доме священника для разных хозяйственных нужд. – Он, может быть, ночует у сквайра?

– Да, немудрено, что и так, – отвечала на это Кезия.

У сквайра был самый просторный дом в деревне Тамслейг, где поранивший себе руку дровосек лежал при смерти.

«Наверное, он остался ночевать у сквайра, иначе и думать нечего, тем больше, что ведь это часто случается», – подумала Кезия, затворяя ставни и запирая дверь на крюк, а потом посоветовала работнику идти спать, пока господина нет дома.

Таким образом, отсутствие священника ни в ком не возбуждало беспокойства. Все знали, что он отправился в Тамслейг, где, по всей вероятности, и остался ночевать у своего давнишнего приятеля, увидев, что снежная метель и сильный ветер не утихают. Иначе и быть не может!

А пока гудел ветер и завывала снежная метель, детям было очень весело, потому что Кезия, будучи от природы весёлого характера, рассказывала им разные смешные сказки и говорила, что так как до Рождества остался только один день, то она приготовит им яблок, начинит их гвоздичными головками и сварит в настоянном смородиной вине, как это поётся в старинных песнях, написанных Беном Джонсоном.

Было уже довольно поздно, более восьми часов вечера, когда дети пошли спать.

– И сохрани, Господи, всех птичек, чтобы они не замёрзли в снегу. Аминь! – так заключил Рэй свою молитву на сон грядущий.

– Аминь, – ответил ему сонным голосом Роб, уже начинавший дремать.

Никто ни о чём не беспокоился в эту ночь; но, когда настало утро, потом прошёл и полдень, а священник всё ещё не возвращался, то прислуга страшно встревожилась и эта тревога невольно сообщилась также и детям.

Метель разбушевалась ещё сильнее. Снег шёл не переставая, небо слилось в одну сплошную серую массу, ветер дул с такой силой, как будто хотел сорвать крышу с дома; такой ужасной погоды никто не запомнил в Девоншире в течение двадцати лет; а там, далеко, на море, эта буря причинила много, много бед и несчастий.