Большая река течёт тихо

И хотя земли своей они не имели, но жили неплохо: не то что чёрный хлеб, но даже и белые блины, и булки были ежедневно на их столе. Одним словом, не голодали, жалование почтальона по тем временам было достойным. Полина дочь Анна, ровесница со старшей дочерью Белявских, рассказывала. Когда пасли скот вместе, то их дочка кормила белыми блинами коня. Для других семей блины из белой пшеничной муки были роскошью, только по праздникам. А тем Белявским они, видно, уже так надоели, что их скотине скармливали.

И удивляло местных жителей, что семья почтаря не работала так, как остальные крестьянские семьи. Когда, бывало, шли на сенокос или в поле, видели, как в своём дворе лежат где-нибудь под грушей в холодке жена и дочки Симона Белявского, проводят время в праздности.

6

Старший сын Анны Николай уехал в Лиду и там остался, как и дядя, стал работать на железной дороге. Роман (тот, который лодкой груши в Пинск возил на продажу) был намного старше Поли, а тем более Лены. И вот он в своё время решил жениться. Понравилась ему девушка Татьяна по прозвищу Кобелиха. Высокая, статная, сильная и телом, и характером, но в то же время хитрая и коварная. Когда он сообщил матери о своём намерении жениться на этой девушке, мать была – ни в какую. «Ой, не хочу я Кобелихиного кагала!» – кричала она. То есть ни за что не хочу породниться с ними. «Меня и без собак обрешут». Видно, очень нехорошая репутация была у этой семьи в местечке. Услышав такое нежелание матери иметь невесткой его избранницу, Роман заявил, что, если ему не разрешат жениться на этой девушке, он пойдёт и бросится в реку, утопится. Поля, слыша подобное, стала уговаривать мать, чтобы та согласилась на этот брак, а то, не дай Бог, и правда пойдёт да утопится.

Татьяна, рассказывали, работала у пана, доила коров. Панская ферма находилась далеко за деревней, в урочище Загорье. Вечером, подоив коров, девушка выпивала кувшин парного молока. Затем подымалась на гору и сильным голосом заводила песню. И эту песню было слышно даже в центре местечка за несколько километров. «Кто это так поёт?» – спрашивали удивлённые односельчане. И кто знающий пояснял: «Это Татьяна Кобелиха». – «Ого!» – удивлялись те. Также она рассказывала. На вечёрках парни испытывали характер девушек, выбирая себе будущих жён. Испытания были такие: например, пытался парень отнимать куделю, или слегка поджигал её, или сильно хлопал девушку по колену. Татьяна потом признавалась: хоть у неё всё и кипело от злости в такие моменты, она всё равно не подавала виду. Говорила: «А я зроблюс тогды такою доброю-доброю! Хоть до раны прикладывай».

Роман всё же настоял на своём и женился на Татьяне. Как и следовало ожидать, жизнь у них, не задавшись с самого начала, не сложилась. Наверное, Татьяна вовсе не любила Романа. Тот, как водится, привёл её в дом своей матери, и она стала жить с ними. Она тут же начала устанавливать свои порядки. Бывало, когда свекровь Анна приготовит есть, и все садятся за стол, невестка вдруг начинает показывать характер: не идёт за стол со всеми. Сидит где-нибудь в стороне и делает вид, будто обижена. И всем становится не по себе от этого. Словно они виноваты перед ней, чем-то не угодили. Мать или брат говорят Поле: «Иди проси её за стол». Поля идёт, просит, уговаривает. Та, бывает, нехотя согласится. А однажды Полина стала её, как обычно, просить за стол откушать со всеми. Та наотрез отказалась. Поля всё равно стала уговаривать её, и тогда Кобелиха грубо оборвала: «Что ты, как сучка, тут мне гавкаешь! Надоело уже: “Пошли да пошли, Татьяно, за стол”. Сказала не пойду, значит, не пойду, и отцепись!»

Когда готовили есть, топили печь, варили на всех. Кобелиха, если не шла со всеми за стол, дожидалась, чтоб все поели. Затем демонстративно приносила охапку дров, с грохотом бросала их на пол и начинала растапливать печь по-новому. То есть чтобы варить для себя отдельно еду. Этим она как бы говорила: «Вы поели, а я голодная, мне же тоже надо питаться». Если печь хорошо протоплена, а её тут же начинают вновь топить, разогревать ещё больше, то от сильного перегрева она может даже развалиться. Да к тому же и расход дров какой. Свекрови приходилось терпеть подобные выходки невестки. Та почему-то всё старалась делать наперекор свекрови. Она по второму кругу протапливала печь, разгребала по сторонам угли, приносила кош картофеля, высыпала в самый жар и пекла. Мол, мне захотелось поесть печёного картофеля, что здесь плохого.

Роман, живя с ней, стал меняться на глазах в худшую сторону. Куда девалось внимание, уважение к матери. Дошло даже до того, что однажды на Пасху сели они с женой за праздничный стол трапезничать. Мать в это время приболела и лежала на печи. Те, мать не приглашая, сами стали разговляться пасхальной снедью. Матери стало обидно, и она что-то сказала по этому поводу. На что сын ответил: «Вот возьми, залезь под стол и там сиди, дожидайся, может, и тебе косточку бросим».

Вот раньше Романа в их улице знали как весёлого, находчивого парня. Где-нибудь на гулянке, на свадьбе им только и восхищались. По словам Поли, он был «штукарь», то есть умел всех развеселить, мастер был показывать разные штуки. Удивляясь, говорили: «От, бабин Романко, еки штукарь!» Теперь же он стал угрюмым и злым. Всем в жизни недовольным.

Видно, и супруга теперь стала тяготиться им. Однажды она Лене проговорилась. «Ты знаешь, – сказала как-то, – как бы нам было хорошо, если бы умер наш Роман!» Да, сказать сестре, что она желает смерти своего мужа – её брата. Это или какое-то недомыслие, или же желание сознательно оскорбить чувства его родных. Роман потом говорил, что жена с тёщей его чем-то опоили. Тёща ему предложила выпить какого-то вина, и после этого у него стало постоянно печь в груди. То ли это и вправду было какое-то «приворотное зелье», чтобы он не бросил дочку и не ушёл к другой? Или же в самом деле средство, чтобы его сжить со свету? Или же просто человек уже начинал заболевать, и в нём стала развиваться некая болезненная мнительность? И возникающие недомогания ему стали казаться последствиями того, что его сознательно травят и желают сжить со света. Рассказывала Поля и ещё об одном недобром отношении Татьяны Кобелихи к своему мужу Роману. То ли это был период Первой мировой войны, то ли уже период революции и гражданской войны. Куда-то Романа требовали представители тогдашней власти. Но он не хотел выполнять их требования и скрывался. В конце концов он незаметно пробрался домой и спрятался в саду. Супруге строго-настрого приказал: если за ним придут и будут искать, не говорить, где он. Когда же вскоре те пришли и спросили у Татьяны, где её муж, не появлялся ли дома, она тут же с готовностью, делая вид, что ни о чём не подозревает, стала звать его: мол, Роман, где ты там спрятался, выходи, к тебе пришли. Словно это к нему пришли закадычные друзья и хотели с ним встретиться. Его тогда увели и, вероятно, избивали. И, возможно, от этих побоев у него даже с головой что-то стало не в порядке. Когда возвратился домой, его спросили:

– А как ты пришёл, тебя отпустили?

– Нет, – отвечал Роман.

– А как же ты?

– Сам убежал.

– Так они ж могли стрелять.

– А-а, пускай стреляют. Когда я уже побежал, мне не страшно, – так он ответил.

После всего этого он уже недолго и прожил. Умер молодым, оставив вдовой Татьяну с двумя детьми – мальчиком и девочкой. Мальчика звали Евдоким, девочку – Фрося.

Когда мужа Романа не стало, Татьяна стала судиться со свекровью за имущество. Начались бесконечные суды. Видно, она этот пример позаимствовала у своей матери. Та тоже с кем-то имела судебные тяжбы. И однажды, уже после того как зятя не стало, мать Татьяны Кобелихи поехала конём на телеге в город на суд. И тот судебный процесс оказался для неё очень удачным. Решение суда было в её пользу. Заседание суда, следует полагать, тогда было долгим. И она – мать Татьяны, или тёща покойного Романа, – удовлетворённая результатом, обрадованная, прежде чем ехать домой, решила подкрепиться – хорошенько закусить. Села на возу, достала торбу с захваченной из дома провизией и стала есть. И, когда ела творожный домашний сыр, вдруг нечаянно поперхнулась, крошки попали не в то горло. Никого рядом не было, чтобы хоть постучать по спине, она так и скончалась прямо на возу. Лошади уже остывший труп сами привезли домой в деревню.

Дочку Татьяну подобный случай, видно, ничему не научил, и она долгое время продолжала судиться со свекровью, а затем и со своей золовкой – младшей сестрой Романа – Леной. Поля вышла замуж и ушла в семью Скарабеевых. Лена же, в своё время выйдя замуж за Степана, осталась в своём доме, Степан пришёл к ним жить как примак. И Татьяна Кобелиха уже после смерти свекрови продолжала с ними судиться. И дошло до того, что Степан однажды воскликнул: «Ленка, я больше не могу. Пусть она забирает всё. Этими бесконечными судами она меня в могилу загонит!» И отказался от дальнейших претензий на делёж имущества.

Татьяна же отсудила себе дом, сад, участок и осталась там жить. Елене с мужем пришлось уйти ни с чем. Потом это всё досталось Татьяниному сыну Евдокиму. Он впоследствии там всё время и жил возле реки. А мать его вышла ещё раз замуж уже в соседнюю деревню Дребск и там жила всю оставшуюся жизнь. Кстати, интересная деталь из её последующей дребской биографии. Умер её муж или сожитель. Как это часто водится у второбрачных, официально их брак, может, и не был зарегистрирован. А может, и был. Так как это было в её интересах, чтобы иметь полное право на имущество мужа. Рассказывали, она это событие встретила настолько буднично-спокойно, что, оставив покойника лежать на лаве, закрыла хату и пошла на реку стирать бельё. Дескать, стирка сейчас важнее, а покойник пусть лежит, всё равно никуда не денется, и с похоронами успеется.

Внук бабы Поли Петя помнил, когда они, бывало, шли с бабушкой из Кожан-Городка через Дребск на поезд, то, случалось, встречали высокую худощавую старуху. Бабушка Полька с ней здоровалась, останавливалась, и они разговаривали. Это была Татьяна Кобелиха, уже в возрасте, пожалуй, несколько старше бабы Польки. И признавалась ей теперь: «Ох, Полечка, боюсь-боюсь умирать». Потом дома, рассказывая о её теперь таком признании, баба Полька вспоминала. Когда та была моложе, то, если речь заходила о смерти, о воздаянии человеческой душе в загробном мире, та изрекала всегда такую фразу: мол, главное, чтобы мне здесь было хорошо пожить. «А на том свете, – говорила она, – нехай моею душею хоть плот подпирають». Плот – на местном наречии – забор, плетень. При его изготовлении забивали заострённые колья в землю и между ними заплетали лозу. Такого рода ограждение могло не разрушаться долго. Единственным уязвимым местом было то, что не очень толстые колья, забиваемые в землю, подгнивали быстрее, чем сам плетень. И тогда всё ограждение начинало крениться в сторону, грозило упасть. В этом случае его подпирали кольями с одной или с обеих сторон. И часто можно было видеть такую картину: на всём протяжении плетень, подпёртый кольями. Пете в детстве, когда он слышал эту фразу про душу, подпирающую плетень, душа Татьяны Кобелихи представлялась в виде большого рыбьего плавательного пузыря. Этакий огромный пузырь, почти в рост человека, прозрачный, заполненный воздухом. Он состоит из двух половинок, острых на концах, подпирает покосившийся плетень. Дело в том, что у них в семье, когда потрошили белую рыбу, где обычно встречается плавательный пузырь, то называли его «душа», мол, рыбья душа. С такой «душой» можно было играться. Например, положить на пол и наступить ногой, слышался характерный громкий хлопок. Однажды, когда уже жили в Лунинце, где-то под Новый год или Рождество привезла им из Кожан-Городка рыбы Зина Панчукова. Муж её работал бакенщиком на Припяти, постоянно ловил рыбу. В основном это была белая рыба: крупные язи или лещи. Тётка Анна чистила эту рыбу, а «души» – плавательные пузыри – отдавала Пете. Он с ними поступал следующим образом: некоторые, сняв с ёлки конфету и съев её, заворачивал в фантик и вешал обратно. Это был «рай» для этих душ. А другие просто клал на пол и хлопал по ним подошвой башмака, получая удовольствие от «выстрела». Эти, считалось, попадали в «ад».