Большая судьба

В т о р о е. Чем холоднее воздух и чем сильнее дутье мехов, тем тверже бывает закалка. Впрочем, я не имел случая испытать, до какой степени твердости можно закаливать стальную вещь при сильной стуже, ибо во время опытов не было холоднее 5°. Может быть, жестокая стужа - усиленное действие мехов, к сей цели приноровленное, - оправдает совершенно известие дамасских путешественников.

Т р е т ь е. Чем тонее вещь, тем тверже закалка при одинаковых других обстоятельствах, и если вещь не требует крепкой закалки, то уменьшение силы дутья, может всегда удовлетворить сему требованию.

Ч е т в е р т о е. Чем тверже сталь, тем тверже закалка, а потому степень закалки может быть уравниваема и нагреванием, более умеренным, и уменьшением дутья мехов.

П я т о е. Железные вещи, хорошо процементированные, могут получать, равным образом, при закалке в сгущенном воздухе острое лезвие".

Ранним утром Аносов вышел за околицу завода и пошел вдоль Ая. Хотелось побыть одному и подумать о своей жизни на оружейной фабрике.

С гор шла прохлада, на травах, ковром покрывших долину реки, блестела крупная роса. Ай слегка дымился под солнцем. На лугу, мерно шагая, косил рабочий. По лицу его катился обильный пот, он тяжело дышал. Аносов на минуту остановился, присмотрелся к работе и, не утерпев, спросил:

– Что, тяжело, братец, косить?

– Тяжело!
– прохрипел косарь.
– Только по росе и можно косить нашей косой!

– Дай попробую!
– внезапно попросил Аносов.

Рабочий удивленно взглянул на инженера.

– Да не сдюжить вам! И косу сломаете!
– неуверенно ответил он.

– Сломаю, - новую куплю!
– не отступая от своего, решительно сказал Павел Петрович, размашисто шагнул к косарю и взял у него из рук косу. По-хозяйски прикинув ее на руке, он оглядел острие, поморщился и подумал про себя: "Плохо закален металл, плохо!".

Однако он встал лицом к начатому прокосу и взмахнул косой. Сочная трава под сильным ударом легла косматой грядой у ног. Сердце инженера учащенно билось, трудно было идти и подрезать траву. С непривычки горели ладони, коса старалась острием уйти в землю, больших усилий стоило, чтобы держать ее ровно, параллельно дерну, и умело резать травы.

Аносов начал уставать. Косить стало труднее: солнце сильно припекало, роса быстро испарялась, и сухая трава резалась плохо. Косарь внимательно следил за косой и подбадривал Аносова:

– Ишь ты! Небось впервые за такое дело взялись, да ничего - выходит. Сила да сметка - вот и все!

– Научусь!
– улыбаясь ответил Аносов и утер струившийся по лицу пот.

– Жарко становится, трава обсыхает, скоро и шабаш!
– с сожалением сказал косарь.
– У нас косьба - как в народе сказывается. Слыхали крестьянскую поговорку?

Коси, коса,

Пока роса,

Роса долой

И мы домой...

Вот оно как! Да, с такой косой долго не покосишь!
– пожаловался он и протянул руку: - Дозвольте, теперь я сам!

Он взял косу и с минуту шел вперед, потом остановился, вынул брусок и стал точить лезвие.

– Одно слово - коса, а косить нечем: быстро тупится. Такую бы косу только смерти!

Аносов не уходил.

– А почему так тупится коса?
– спросил он.

Косарь поднял голову, безнадежно махнул рукой:

– Как же ей не тупиться, когда лезвие плохое. У нас тут свой заводишко, Арсинский, там и косы такие робят... Ну, ты, пошли! прикрикнул он себе и снова принялся косить.

Павел Петрович тихо пошел вдоль реки. Он прислушивался к голосу птиц, к зеленому шуму соседнего бора. На душе было неспокойно. Он вспомнил недавние свои опыты по закалке острия ножей, и это вдруг как-то само собой увязалось с мыслью о косах.

"Вот в каком направлении надо продолжить мои опыты!" - подумал он и незаметно вышел к зеркальному пруду. Там он долго бродил по плотине, заглядывая вглубь. Среди водорослей в полутьме водной толщи серебристыми искрами проносились стаи резвых рыбок.

Рядом раздались стуки валька. Павел Петрович взглянул на мостки и зарделся. Подоткнув синее платьишко, склонившись к воде, стояла Луша и старательно била вальком по мокрому белью. Ее упругие, загорелые ноги выделялись на зеленом фоне откоса. Туго заплетенные русые косы золотой короной возвышались на голове.

– Здравствуй, Луша!
– весело крикнул девушке Аносов.

Она подняла глаза и, увидев инженера, быстро выпрямилась.

– Здравствуйте, Павел Петрович!
– отозвалась она.

Аносов подошел к мосткам.

– Ой, не надо сюда!
– смущенно вскрикнула Луша и быстро оправила платье. Стройная и строгая, она стояла перед ним в блеске утреннего солнца.

– Ах, Луша, какая ты недотрога!
– вздохнул он. Его сильно тянуло к этой простой и ласковой девушке.

– Такая уж!
– застенчиво отозвалась она, а у самой в глазах сверкнули озорные огоньки.
– Проходите, Павел Петрович. Нельзя долго стоять вам тут, негожее могут подумать люди...

– Пусть думают, а мне очень хорошо подле тебя, - осилив робость, сказал он.

Девушка обожгла его взглядом. Ей тоже хотелось, чтобы он побыл здесь, у мостков, - приятно было слышать его голос, смотреть в простое, открытое лицо, но, поборов это чувство, Луша сказала:

– Меня поберегите, Павлушенька.

В этом ласковом слове прозвучало столько нежности, что Аносов весь просиял.

– Я уйду, Лушенька, - проговорил он.
– Но мне надо сказать тебе много, очень много!..

– Потом, - тихо прошептала она.
– Потом...

Он пошел к заводу, а позади снова зачастили удары валька. Над прудом раздалась милая песенка, и на сердце у Аносова зажглась радость. Казалось, кто-то сильный и добрый распахнул перед ним широкие, осиянные солнцем, просторы.

На другой день Аносов отправился к начальнику оружейной фабрики и попросил у него разрешения побывать на Арсинском заводе. Обрюзгший чиновник поднял удивленные глаза.

– Что это вам вдруг вздумалось?
– хрипловатым голосом спросил он.

– Меня интересует производство кос. Может быть, я буду вам полезен кое-чем, - сказал Аносов, пристально глядя в лицо начальника.

– Ладно, поезжайте, только не надолго, - согласился тот.

– День-два, и вернусь, - пообещал Аносов.