Большая судьба
Шрифт:
– Вот какие у нас старики на Камне! Заходите, Павел Петрович, порадуйтесь нашему простому мастерству.
Аносов вздохнул полной грудью и вымолвил:
– Да, я у вас сил набрался! Будьте счастливы!
– Он быстро сбежал по скату Громатухи и вскоре исчез в густых сумерках...
Смотритель украшенного цеха сдержал свое слово, - через неделю Иванке Бушуеву дали пробу. Шаафы подняли крик. Толстый, обрюзглый Вильгельм, потрясая руками над головой, вопил:
– Как это можно! Такой мальчишка - и вдруг мастер! Он слишком груб для тонкой работа! Мужик!
Аносов
– Но по договору вы взялись обучать русских? Что же вы боитесь, разве не подготовили его? В таком случае, я вынужден буду об этом сообщить в Петербург.
– Хорошо, - сдаваясь, сказал Шааф, - пусть сдает проба. Я дам срок, клинок и велю рисовать лошадь, корона. Будем глядеть, что из этого выйдет!
– Ладно, - согласился Павел Петрович.
– Поглядим, что из этого выйдет.
В душе он твердо был уверен в мастерстве Бушуева; вызвав к себе Иванку, посоветовал:
– Не торопись, работай вдумчиво, сделай всё живое!
– Как же иначе, ноне у меня душа поет!
– признался гравер.
– На трудное дело становлюсь, Павел Петрович. Не только за себя буду отвечать, а за всё русское мастерство. Понимаю!
Бушуеву выдали саблю и назначили такой рисунок, какой пообещал Шааф.
– Сабля очень превосходный, и надо показать лютший работа! предупредил Вильгельм.
Иванка спокойно принялся за работу, а душа вся занялась пожаром. Казалось ему, что вознесли его на высокое-превысокое место, откуда виден он всему русскому народу, и сказали: "Ну, Иванушка, держись, не посрами нашего мастерства!".
Граверное дело Бушуеву родное, знакомое. Можно по-разному украсить клинок, но надо так сделать, чтобы перешагнуть иноземное искусство. Час-другой посидел молодой гравер над клинком, пристально всматриваясь в размеры синеватой холодной стали. Хорош волнистый булат! Надо и гравюру начеканить подстать драгоценному клинку!
"Кони бывают разные, - рассуждал Бушуев, - и саврасые, и буланые, и вороные, и тяжеловозы, и бегунки. Эх, Иванушка, вспомни-ка разудалую душевную русскую сказку! Где Сивка-бурка, вещая каурка? Взвейся передо мной, конь-огонь, загреми копытами, да так, чтобы под тобой облако завилось, чтоб искры посыпались..."
Стал Бушуев рисовать резвого коня на полном бегу. Вырвался из-под руки игрень-конь и устремился вперед по вороненому полю. Тонкие ноги бьют копытами, длинный хвост вьется волной. Глаза пылают, и весь скакун стремление, - но всё еще не оторвался от земли.
"Эх, мать честная, давай жару, скачи вверх под звёзды ясные, взвейся, мой конек!" - загорелся Иванка и твердым росчерком по металлу одарил коня лебедиными крыльями и сразу наметил наверху золотую звездочку. Замигала-замерцала она. У гравера дух захватило, - мчит-скачет легкий лебедь-конь по синему небу, под самыми звездами. А дальше орнамент наметился, крупный, сочный...
Закончил Иванушка тонкую гравюру, закрепил, по-своему вызолотил.
Еще много посидел он над клинком, - отполировал его, убрал щербинки, загладил и тайком Аносову показал.
Павел Петрович долго держал саблю.
– Поздравляю, Бушуев, - наконец вымолвил он.
– Всё по приказу,
Всю ночь молодой гравер не спал, ворочался. И женка вся в огне пылала, - тревожилась за судьбу мастера.
– Ты, Иванушка, будь смелее! Коли неудача, не падай духом. Всяко бывает. Не сразу Москва забелела...
– Молчи, молчи, Иринушка!
– шептал он. Хотелось ему покоя, тишины, чтобы прислушаться к своему сердцу. А оно подсказывало: "Твоя правда, Иванка!".
Наутро в украшенный цех сошлись все граверы; дедушку Бушуева, хоть и не заводский, а допустили. Немцы толпой сгрудились. От них выбрался Петер Каймер и, взяв Аносова под руку, прошептал:
– О, вы теперь далеко пошли, начальник! Мой Луиза очень скучайт. Прошу в наш дом... Но зачем ви такой хороший парень под насмешку поставили?
– Он не парень, господин Каймер, а мастер-гравер, и мастерству его многим надо поучиться!
– сухо отрезал Павел Петрович и приказал: Покажите, Бушуев, что вы там сделали!
Вильгельм Шааф важно выступил вперед и взял из рук Иванки клинок. Серьезный, медлительный, он внимательно оглядел гравюру, и злая усмешка появилась на его губах.
– Господа золингенцы могут видеть, сколь большой выдумщик сей ученик и сколь плёхо знает мастерство!
Старик Бушуев побелел весь.
"Неужто Иванка что несуразное допустил?" - встревожился он и протискался вперед.
– Стой, господа, покажи мне!
– строго сказал он, готовясь изругать внука за большой конфуз.
Шааф с брезгливостью подал ему саблю. Старый мастер сдвинул брови, надел очки и взглянул на вороненое поле клинка. И разом разгладились у деда морщинки, засияли глаза и, не скрывая своей радости, он выкрикнул:
– Вот это здорово! Силен ты, Иванушка. Всякого ждал, а такого совершенства не видел!
– Что ты кричишь, глюпый мужик!
– загалдели немцы.
– Что ты разумеешь в высоком искусстве? Где ты видел конь с крыльом?
– И-и, батенька, - спокойно отозвался дед.
– Плохо ты знаешь нашу русскую сказку! Огонь-конь! Милый ты мой, батюшка, - незлобиво обратился он к Вильгельму Шаафу, - не знаешь ты, как поднимает и веселит душу русская сказка! Вот и небушко синее - фон булатный, вот и звездочка золотая, эх и несет, эх и мчит скакун! Разойдись!
– закричал он.
– Дай спытать сабельку!
И что творил седобородый плечистый дед! Рубал по-казачьи с плеча, жихал со свистом по-башкирски - крепость и упругость пробовал. Всё выдержал клинок!
– Ну, милые, хотите не хотите, а сабелька и рисунок подстать богатырю!
Тут и русские граверы больше не утерпели:
– По душе работа Бушуева! Всё живое, сердце трогает!
Немцы выжидательно смотрели на Аносова. Спокойно и внушительно Павел Петрович сказал:
– Бесспорно, Иван Бушуев испытание выдержал. Господа, несомненный талант у молодого мастера, с чем и поздравляю!
– При всех он обнял простого гравера и крепко поцеловал его.
– Ну, в добрый час, Бушуев. Помни: всегда тот истинный художник, у кого крылатая мысль... Человек должен быть с полетом...