Большая судьба
Шрифт:
– Безотказно идет, вот что значит старинное мастерство!
– Да, навыки у вас дедовские!
– согласился Аносов и, смело глядя в потное лицо кузнеца, сказал: - В этом, дорогой, больше плохого, чем хорошего!
– Да что ты! Ай не видишь, что за коса-краса! Кремень! Всё возьмет! недовольно ответил мастер.
– Нет, не всё возьмет! Закал плох, лезвие быстро притупится, и косарю тяжело будет с такой косой!
– резко перебил Аносов.
– Да ты, барин, хошь раз бывал на покосе?
– нахмурился кузнец.
– Бывал и косил!
–
Мастер разворошил черную бороду и пробурчал:
– Пойди попробуй, сделай лучше нашего!
– Вот я и хочу попробовать!
– уверенно сказал Павел Петрович.
– Да ты не обижайся. Кузнец ты хороший, силен, сметлив. Всё до тонкости перенял у деда, а думается мне, что надо и свое добавить.
– Добавишь - испортишь клинок, а за это не погладят по голове. Нет, сударь, так вернее!
Аносов взял у него изготовленную косу, долго вертел в руках, разглядывал, пробовал острие.
– Вот здесь надо лучше закалить. Острие должно быть тверже!
– Оно бы и надо так, да никто не знает, как это сробить!
– согласился кузнец.
– А сробить надо!
– взглянув в глаза кузнеца, сказал Аносов.
– Вот поучусь у вас, может что и выйдет!
Мастер с недоверием взглянул на Павла Петровича.
– Что ж, попробуй, попробуй!
– недовольно сказал он и взялся за молот.
– А ну-ка, тряхнем по старинке!
Удар за ударом. Всё четко, размеренно, - и коса готова. Инженер долго еще приглядывался к работе кузнеца и что-то записывал в книжечку.
Солнце закатилось за горы, когда Павел Петрович вышел на речку Арсю и увидел Лушу. Она сидела на мостике, опустив босые ноги в холодную воду. Заметив Аносова, девушка вскочила и заторопилась навстречу:
– Когда обратно поедем, Павел Петрович?
– Хоть сейчас. Делать тут больше нечего!
– устало ответил он.
– Можно и сейчас, - согласилась Луша.
– Конек передохнул, и я искупалась.
– Едем!
– твердо решил он и взял ее за руку.
– Ах, Лушенька, сколько у нас еще старого, отжившего! Пора бы по-новому работать.
– Погоди, Павел Петрович, придет и молодое!
Из-за леса поднялся месяц, когда они покинули Арсинский завод. Аносов сидел молчаливый, подавленный. Луша крепко прижалась к нему плечом:
– Не грусти, Павлуша. Хочешь, сказку скажу, а то песню спою?
– Нет, Лушенька, - ласково отозвался он и обнял ее.
– Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!
Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.
– Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу дается. Верю я, добудешь ты заветное мастерство!
Конь неторопливо трусил по лесной дороге. Месяц поднялся ввысь и медным диском катился среди курчавых облаков. В лесу стояла тишина, но еще спокойнее и ласковее было на сердце Аносова. Он теснее придвинулся к Луше, и оба, молчаливые, счастливые, ехали среди ночного бора...
После поездки на Арсинский завод Павел Петрович доложил начальнику фабрики о своем намерении поставить опыты с косами.
Тот с равнодушным видом выслушал Аносова и холодно отрезал:– Не за свое дело взялись, сударь!
Раздражение его было понятно: он боялся новых затрат, излишних беспокойств и возможных неудач. Начальник хмуро закончил:
– И не говорите мне больше об этом. Слышите? Идите и выполняйте свои обязанности!
Он сидел перед Аносовым грузным каменным идолом - толстый, огромный, серый, с холодными глазами, безразличный ко всему. Павла Петровича распирал гнев. По его лицу пошли багровые пятна, губы задрожали. Хотелось наговорить дерзостей, но Аносов сдержался: учтиво поклонился и вышел из кабинета.
Не заходя домой, он отправился к Швецову; усталый, разбитый, осунувшийся, вошел в калитку, которую распахнула перед ним встревоженная Луша. Она взглянула на его побледневшее лицо и догадалась.
– Плохо, Павлушенька?
– озабоченно спросила девушка.
– Ничего, ничего... Пустяки!
– сбивчиво пробормотал он и прошел в горницу старика. Луша не могла уйти, стояла за перегородкой и с бьющимся сердцем слушала рассказ о разговоре Аносова с начальником фабрики.
Старик мрачно барабанил твердыми пальцами по столу.
– Вот видишь, милок, - наконец сказал он.
– Вот оно, как дело обернулось. На добрую потребу жаль копеек, а иностранцам ни за что лобанчики жменями отсыпает! Видать, в своем отечестве пророком не будешь, Павел Петрович. Придется тебе, сударь, сократиться, выждать, - посоветовал старик.
Аносов вспыхнул, распрямился.
– Нет, не отступлюсь!
– решительно сказал он.
– Будет и на моей улице праздник!
Добрая отцовская улыбка озарила изрезанное глубокими морщинами лицо литейщика. Он подошел к Павлу Петровичу и положил ему на плечи тяжелые жилистые руки:
– Вот это мне нравится! Ну, сынок, коли на то пошло, считай меня первым твоим помощником. Без копейки робить буду, а помогу твоей затее!
Литейщик провожал Аносова до порога. Прощаясь, весело напутствовал:
– Хорошо будет, ей-богу, хорошо. И меня, старого, расшевелил. Не всё на старинке держаться, надо и в новое заглянуть!
Глубокой ночью, когда в цехе было пусто, Аносов и литейщик принялись за дело. Инженер принес привезенные с Арсинского завода косы. Мастер новым нагреванием лишил их прежней закалки, затем выправил их колотушкой и подготовил к новой, аносовской закалке.
Аносов взял небольшой ящик, сделанный из листового железа. Из отверстия духовой трубы в ящик упругой струей поступал сгущенный воздух. Литейщик докрасна раскалил косу и быстро уложил ее в ящик под прохладную струю. Прошло две минуты. Оба с тревогой прислушивались к гудению ветра в духовой трубе.
– Пора!
– пересохшими губами сказал Аносов.
– Пора!
– согласился старик.
Они извлекли косу из ящика; местами от поверхности ее отделилась окалина. Павел Петрович поднял синеватую косу и тихо ударил лезвием о брусок. Металл издал чистый, тонкий звон.