Большая судьба

– Одного недостает, ваше превосходительство, Ивана Тягана. Хворый аль помер, неизвестно.

Павел Петрович вспомнил встреченного на дороге парнишку Ивана.

– Спешит! Скоро будет!
– уверенно сказал Аносов.
– Старательный и серьезный паренек.

Аносову придвинули список, он бегло просмотрел его.

– Господа, вы зачисляете детей на работу. Я прошу вас, и сам буду иметь это в виду, - строго сказал он: - они должны трудиться точно по горному уставу - не более восьми часов в сутки - и должны быть употребляемы только на дневные и легкие работы. Если будет не так, пеняйте на себя! А теперь прошу показать заводскую школу.

В низеньких унылых казармах размещалось около двухсот детей. Более печальное зрелище вряд ли можно было придумать.

Управитель заискивающе заглядывал в глаза Аносова и пояснял:

– Мы учим их чтению и письму и кое-что рассказываем о рудах...

– Кое-что, - нахмурился Аносов.
– А это что за человек?
– показал он на широкоплечего бородача в старом кафтане, очень похожего на бродягу.

– Это?.. Это дядька-воспитатель. А вот еще кашевар...

На пороге кухни стоял толстый неряшливый мужик с лоснящимся лицом. Аносову стало не по себе.

– Сколько средств используете на каждого ученика?
– строго спросил он.

– От трех до семи копеек в день, - смущаясь, ответил управитель.

– Что за произвольная раскладка?
– возмутился Аносов.
– Три копейки и семь - огромная разница. Покажите обед!

– Вы не будете есть эту пищу, ваше превосходительство!
– испуганно вскричал управитель и моргнул кашевару, чтобы тот скрылся. Но толстый служитель не понял намека и сиплым голосом объявил:

– Ноне каша без сала. Середа - день постный, скоромного не полагается!

– А что будет завтра, в четверг?
– сердито спросил Аносов.

– В четверг - как будет приказано.

– Да ты пьян!
– вдруг возмущенно выкрикнул Павел Петрович.
– От тебя сивухой разит. Не вижу у вас порядка. Здесь не школа, а... а...

От волнения Аносов не находил подходящего слова.

– Ва... ваше превосходительство, мы не знали, не подготовились к столь высокому посещению, - растерянно пытался объяснить управитель.
– И это действительно не школа, поэтому и зовем "приютом для рудоразборщиков"...

Аносов еле сдерживался, чтобы не наговорить грубостей. Он недовольно отрезал:

– Вам предстоит по-настоящему подумать о школе!

Молчаливый, угрюмый, покинул он грязные, неприглядные казармы и пошел к руднику. На склоне горы в отвалах работали рудоразборщики: старики и мальчишки. Завидя горного начальника и управителя, они замолчали.

Аносов остановился возле сухонького старичка:

– Здравствуй, отец! Как работается?

– Спасибо на добром слове, батюшка, - спокойно отозвался горщик. Работёнка у нас известная, да и то сказать: у доброго человека всякое дело спорится. Вот, глядишь, камень, ан нет, - это камень не простой. Смотри, будто ржа его хватила, а стукну молотом, раздроблю, и вскроет он себя. Хороша руда!

– Каков урок?
– присматриваясь к скупым движениям старика, спросил Аносов.

– Я да мальчонка должны набить и разобрать в день сто пудов. Не мало, голубчик, ой не мало! Всё рученьками перещупаем да глазами зорко разглядим... Богатимо руды тут в горе, - копай, сколько душе угодно, и не исчерпаешь во век.
– В бесхитростных словах старика прозвучала беспредельная любовь к своему труду.

Он добродушно уставился на Аносова.

– Откуда сам?
– спросил его Павел Петрович.

– От века горщик. Еще дед на Демидовых робил, вот и я всю жизнь бергалом отслужил, а теперь, батюшка, стал я хил и немощен. Силушки прежней нет. Теперь и самому в землю не страшно лечь.

Бергал пришелся Аносову по душе. Желая помочь ему, Павел Петрович предложил:

– Ты много поработал, отец, и честно заслужил отдых; иди на пенсию!

– Что ты, батюшка!
– обеспокоенно вскрикнул старик.
– Да как же это можно? Разве проживу я на рубль тридцать семь копеек в год? Только уйди с работы, тут и смерть! А вот этак шевелишься-трудишься, и смерть бежит от тебя, а бросил всё, и на погост позовут. Эх-хе-хе, старость не радость, не теплое летечко, батюшка...

Старик разговорился.

– Пожито много, батюшка, всего испытал, досталось и рукам моим, и спинушке. Взял себе женушку в молодые годочки без разрешения начальства, так за это сквозь строй провели два раза. Пятьсот человек били вицами. Вот оно как! Живуч человек...

– Родные-то есть?
– спросил Аносов.

– А вот моя роденка!
– показал он на мальчугана-рудоразборщика. Вместе радости и горе делим...

В этот вечер Павел Петрович засел за рукопись об алтайском булате, но мысли были о другом. Думалось о горнозаводских школах. Обида сжимала сердце: угнетало сознание, что все его усилия будут напрасны, - в Петербурге не поймут его добрых стремлений и не захотят отпустить деньги на школы. Склонившись над листом, Аносов задумался. Ровный свет от лампы теплым кругом ложился на стол. И вдруг Павлу Петровичу вспомнился Заюшкин и шагающий по горной дороге мальчуган.

– Шагайте вперед, шагайте, други!
– прошептал он, и теплое чувство наполнило сердце.
– Вами земля держится, Иванушки...

На другой день Аносов заторопился на золотые прииски. Среди дремучей тайги у речки раскинулись хибары. Пронзительный ветер рвался в долину. Было неуютно, холодно. В долине у ручья шли вскрытые пласты, там копошились люди. Аносов сошел с коляски и остановился у ближнего забоя. Мерзлую породу рвали порохом. Черный дым клубами поднимался к небу. В этом чаду двигались тени.

– Ваше превосходительство, здесь всё штрафные, - тихо предупредил управитель.
– Опасный народ!

Аносов не отозвался, подошел поближе к работавшим в отвалах и приветливо сказал:

– Здравствуйте, братцы...

Хмурый детина разогнул спину и отозвался с насмешкой:

– Здорово, барин, коли не шутишь!
– в его голосе прозвучала нескрываемая враждебность.

– Чем недоволен?
– стараясь говорить спокойно, спросил Павел Петрович.

– Радоваться нам нечего! Не видишь? Каторга!
– грубо ответил приисковый.

И сразу, перебивая друг друга, заговорило несколько человек. С надрывом, с отчаянием они жаловались:

– Сейчас на ветру стынем, а летом и осенью - по колено в воде ржавой. Работёнка проклятая, а пища и того несноснее.

– Эвон, глянь!
– Работный открыл рот и грязными руками потрогал зубы.
– Все до единого шатаются!

Дёсны горщика сочились кровью.

"Цынга!" - хмуро подумал Аносов.

– Облегченья никакого, всё силой бери, - продолжал между тем приисковый.
– Вот и живи тут! Каждый день на погост уносят. А кому охота маяться? Каторга, вот и бегут!