Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках)

— Здравствуйте, говорит Гузель сопя из-за подъема на третий этаж в условиях свойственной ей астмы, — я вам стихи принесла.

Там к этому люди привычные:

— Свои?

— Нет, мужа.

— Понятно, — отвечают ей. — Что же, оставляйте, через недельку позвоните. Мы сообщим результаты анализа.

Через недельку Гузель не позвонила, ибо в течение этой же недели скорая помощь увезла ее по причине все той же астмы в Боткинскую больницу. Не позвонила она и через месяц, ибо выйдя из больницы и пробыв на свободе несколько дней, затем во все ту же Боткинскую на все той же скорой она была отвезена вновь. И позвонила она только уже в середине мая.

— Да, — сказали ей в «Знамени», — почитали мы ваши стихи. Нужно встретиться, поговорить. Только не сейчас, а через примерно месяц — сейчас у нас другие дела. Звоните.

3.

Через месяц — это был уже июль — Гузель, как было сказано, позвонила.

— Да, — сказали ей, — приходите, приводите мужа. Будем говорить.

И мы пошли. И мы пришли.

Отдел поэзии является миловидной дамой Ольгой Юрьевной непонятного возраста — может, 35, а может, и нет.

У нее кабинет, размером таким, что в него помещается стол Ольги Юрьевны с ее же стулом, два кресла для посетителей, журнальный столик — и более ничего.

Поздоровавшись и усадив нас в кресла, Ольга Юрьевна куда-то убегает, оставляя нас вдвоем.

Мы сидим, осматриваемся.

Повсюду стопки бумаг и книг, имеющие высоту примерно до середины, так скажем, бедра взрослого человека, во всех них — ексель-моксель! — стихи.

Беру первую попавшуюся книгу, изданную в Нью-Йорке, содержащие стихи нью-йоркского русского человека, фамилию не помню.

Листаю, смотрю — неплохие стихи, вполне даже —, представляющие из себя что-то вроде смеси Бродского с обериутами.

Беру вторую книгу, шикарным и авангардистским способом изданную в то ли Тамбове, то ли в Новосибирске (в твердом переплете, дурацкого формата, на бумаге типа картона, с картинками, с какими-то вклейками, со строчками так-сяк. вкривь, вкось и поперек), содержащую сочинения какого-то тамошнего автора — опять же неплохие стихи: хоть и непонятные, но во-всяком случае, показывающие владение автором стихотворной техникой.

Беру третью —

Ох, сколько ж поэтов, оказывается, развелось!

Только и могу я горестно вздохнуть.

Дальнейшее менее интересно: ну, возвращается эта Ольга Юрьевна, говорит, да, стихи ей нравятся, будем печатать.

— Выберем, — говорит, — то, что без нехороших слов — а то все-таки у нас не такой журнал, который может себе такое позволять — и напечатаем в десятом номере.

Записала мои биографические сведения, и —

Из дополнительного, что интересно было, могу сообщить:

1. Не имеют компьютеров и не умеют ими пользоваться.

На машинке перепечатывают!

2. Не умеют пользоваться пейджерами, и очень испугались, когда я им предложил поддерживать со мной связь через него.

3. Когда я перечислял роды деятельности, которыми занимался, очень им не хотелось писать, что в 1990-е годы я был деятелем бизнеса и почти что новым русским.

— Да ну, кому это интересно, зачем это писать, — сказала Ольга Юрьевна.

4. К стихам автора этих строк ими была проявлена куда большая щепетильность, нежели я ее проявляю сам

— «Собака» или «собаку» — допытывалась Ольга Юрьевна касательно правописания в строфе

Вылетает поезд из тоннеля,

с силой страшной на меня летит,

вылетает поезд, эх, земеля,

эх, едрит его собака, разедрит!

— Да какая разница! Ни то, ни другое смысла не играет, а так, просто восклицание, — отвечал я.

— А вот нам пришлось заменить «пизданулась» на «навернулась» — но мы там сделаем сноску и напишем, что это цензурный вариант, сделанный редакцией, — продолжала Ольга Юрьевна.

— Да зачем сноску? Так пусть и будет, без сноски — «навернулась». Какая разница — «пизданулась», «навернулась» — смысл-то один.

— Ну как это, какая разница! Что же вы так легкомысленно относитесь к своим произведениям! Другие авторы за каждую запятую борются, а вы все «какая разница»!

5. Богомякова Владимира они знают! Вот как это выяснилось

Рассказывая о своей жизни и деятельности конечно, должен был я упомянуть и о том, что был у меня в жизни период, когда был я самым натуральным капиталистом, владельцем типографии и издательства.

— И что же вы издавали?

— Да фигню всякую издавали ради денег, только одну хорошую книжку и издали — есть такой человек, Владимир Богомяков, вот его книжку стихов мы отпечатали

— Богомякова? Да, знаю эту книжку. Хорошие стихи, мне понравились.

— Да ну, бросьте, откуда вам ее знать, — отвечал я. — Это вы так, чтобы польстить. Ее в Москве было всего 12 экземпляров продано, я лично в «19 октября» (книжный магазин, специализирующийся на «этакой литературе») относил. А все остальное валялось у меня три года дома, пока не пошло в макулатуру.

— Да нет, ну что вы, конечно знаю — там он еще на обложке на чьей-то свадьбе стоит, — отвечала Ольга Юрьевна.

Так я убедился что она действительно эту книжку знает, и раз так, предложил принести новые стихи В.Богомякова, сочиненные уже после выхода книжки.

— Да, конечно, — отвечено было мне, и вот, я жду, когда он их мне пришлет.

А также и Важенина В, о котором я тоже рассказал, и что помнил, процитировал, и заинтересовал.

4.

Кроме сочинений стихотворного вида, автор этих строк сочиняет, как известно, и сочинения в прозе.

Поэтому в августе я отправил Гузель с ней — с конкретно, этими вот «Тюменщиками» во все то же «Знамя», только теперь в отдел прозы (Ольга Юрьевна сама передавать мои прозаические сочинения в соседний кабинет отказалась — у нас это не положено, объяснила она.)

Как это было, и чем кончилось — опишу в следующий раз.

Зюганов, Геннадий

Лидер КПРФ, то есть коммунистов. Вот несколько историй о нем.

1.

Один раз Чубайс с Немцовым поехали на ралли. Возвращаются оттуда довольные, веселые.

— Вы откуда такие? — спрашивает их Зюганов.

— Мы с ралли!

— Так вот вы и экономику просрали! — отвечает им Геннадий Андреевич.

2.

— Брось ты свою борьбу, — однажды взялись соблазнять Зюганова Чубайс с Немцовым, — вступай лучше в нашу шайку: жировать будешь, на даче жить, пить пиво с раками!