Больше, чем что-либо на свете

Ульвен говорила, что беременность протекает замечательно – лучше нельзя и вообразить. На девятом месяце Темань была цветущей, полной сил и способной свернуть горы. Ей нравилось своё отражение в зеркале – в кафтане с высокой талией и красивым шёлковым пояском под грудью. Завязывался он, точно бантик на подарочной коробке.

– Ты обворожительна, – с улыбкой говорила Леглит.

Отдыхая вечерами в кресле у камина, Темань поглаживала живот и с наворачивающимися на глаза тёплыми слезами благодарила малыша: она чувствовала, верила, что именно ему она была обязана этим удивительным самочувствием. Никогда прежде она не была такой спокойной и уверенной в себе. Статьи на политические темы перестали быть для неё источником мучения: если госпожа учредительница хотела придыхательного обожания Дамрад в каждой строчке – что ж, Темань его обеспечивала в избытке. Она находила удовольствие в том, что иногда вносила правки в статьи – незаметные, но добавляющие в хвалебные напыщенные фразы хитроумную иронию, насмешку и издёвку, которую было не под силу уловить заурядному уму. Темань с мстительным наслаждением упражнялась в опасной игре слов, точёных и изящных, но заключавших в себе изысканный, тончайший яд. И до того ловко всё было написано, что и не придерёшься. Госпожа Ингмагирд неизменно оставалась в восторге, и только Хаград понимающе приподнимала бровь, но молчала. Темань осознавала, что ходит по краю, по лезвию бритвы, но чувствовала в себе достаточную силу и мастерство, чтобы выйти сухой из воды. И выходила каждый раз, мысленно посмеиваясь над простодушными восторгами градоначальницы, хвалившей, по сути, крамолу, поданную в благолепной обёртке лести и хвалы.

Однажды, когда Темань неторопливо шла из редакции домой (она полюбила пешие прогулки), с нею поравнялась повозка с гербом. Из неё выскочил незнакомец в чёрном и преподнёс ей венок из белых цветов. Из распахнутой дверцы повозки послышался голос Дамрад, окатив Темань волной холода:

– Восхищаюсь твоей смелостью, самый обольстительный враг государства. Но хочу предупредить: ты играешь в опасную игру. Будь осторожнее. Я щажу тебя, только потому что ты носишь под сердцем мою плоть и кровь.

Из повозки показалась рука в чёрной шёлковой перчатке, окутанная кружевами. Раскрытая ладонь требовала от Темани подойти и вложить в неё свою, что та и сделала, ощутив лопатками морозное дуновение. Лёгкое прикосновение царственных губ – и повозка умчалась вперёд по улице, обдав Темань будоражащим веянием смертельной опасности.

Если госпожа Ингмагирд оказалась туповата, чтобы обнаружить коварную изнанку посвящённых её обожаемой Владычице выспренних оборотов, то главный адресат этих выпадов всё понял правильно. Темань продолжила путь домой; её поступь не сбилась, осанка не ссутулилась, а на губах проступала усмешка. Если тексты можно было отредактировать как угодно, то мысли, душа и сердце цензуре не поддавались.

Переступив порог дома, она остолбенела от неожиданности: в кресле у горящего камина сидела Северга и цедила маленькими глотками хлебную воду со льдом. Кувшинчик и блюдце с сырной закуской стояли на столике.

– Ты? – вырвалось у Темани. Сердце её глухо и сильно бухнуло, удар отдался эхом в висках.

Северга повернула к ней осунувшееся, смуглое лицо с жёстко сжатыми губами. Суровая сталь взгляда замерцала в свете камина.

– Я, – хмыкнула она. – А кого ещё ты ожидала здесь увидеть, крошка?

Как давно Темань не слышала этот голос – спокойный, чуть насмешливый, прохладный! Так давно, что уже успела отвыкнуть от странного, мучительного чувства, которое его звук поднимал в её груди. Оно было сродни отчаянию, тоске по чему-то недосягаемому, чего Темань, как ни старалась, так и не смогла заполучить.

– Просто ты так... внезапно вернулась, – пробормотала она, присаживаясь в кресло напротив.

– Ты, наверно, надеялась, что я сгину где-нибудь вдали от дома? – усмехнулась Северга. – Ну, извини уж, что не оправдала твоих надежд.

Знакомый яд в словах, знакомый лёд глаз, никогда не таявший даже при улыбке... И знакомый неутолимый голод, в котором Темань жила все эти годы. А Северга, окинув её долгим, внимательным взглядом, улыбнулась:

– У нас пополнение в семействе, как я погляжу... И кто же папаша?

– Это неважно, – проронила Темань, невольно прикрывая живот руками ограждающим, защитным движением. – Он подписал договор и больше не появится в нашей жизни.

– Вот оно что. Понятно.

Северга плеснула себе ещё хлебной воды, осушила чарку, кусочки льда звякнули внутри искрящегося хрусталя. Со стуком поставив сосуд на столик, она откинулась в кресле и уставилась на Темань сквозь прищур ресниц – то ли дремотный, то ли смеющийся.

– Тебе идёт животик. Ты с ним очаровательна.

Темань скривила губы. А ведь она уже почти думать забыла о Северге, окунувшись в работу и ожидание ребёнка, но один взгляд в её льдисто-язвительные, колкие глаза – и она опять очутилась в отправной точке. Там же, где и была со своими страданиями, ревностью, несбыточной мечтой быть любимой... И не кем-нибудь, а этой «неприятной во всех отношениях особой». Она полжизни была готова отдать за одно «люблю» с этих неумолимых, беспощадных губ, жестоких и твёрдых. Думала, что исцелилась от недуга по имени Северга, победила эту зависимость, но всё осталось на своём месте.

– Ты ужинала? – только и смогла она спросить, прочистив осипшее горло.

– В дороге перекусывала часов пять назад. Надо бы в купель залечь, отмокнуть, но что-то лень одолела. – Северга опрокинула ещё чарочку, занюхала сыром.

На ней была её видавшая виды стёганка, кожаные штаны и высокие форменные сапоги. Рубашка, конечно же, пропотевшая, воротничок грязный... Темань отмечала каждую мелочь жадно-цепким, изголодавшимся взглядом, и поймала себя на безумной мысли: ей хотелось вжаться в это гибкое, как хлыст, и твёрдое, как клинок, тело, пахнущее потом и долгой, трудной дорогой, вцепиться и не отпускать. Пусть опять самообман, пусть!.. Пусть мираж, выдумка, но ей до стона сквозь стиснутые зубы хотелось утонуть в объятиях Северги. Так обнимать не умел никто, кроме неё – крепко, властно, победоносно, с чуть насмешливой лаской и превосходством.

Северга всё-таки помылась и переоделась, и Темань велела дому подавать ужин. Супруга вышла к столу с ещё немного влажными волосами, в чистой рубашке с чёрным шейным платком и жилетке, поблёскивая голенищами уже очищенных от дорожной пыли сапогов.

– Ну, как у тебя дела, детка? Много книжек написала? – спросила она, садясь.

– Выпустила один сборник стихов. Как-то не до творчества в последнее время, работы много. – Темань тонкой струйкой цедила сливки в свою чашку, а Северга предпочитала отвар без добавок.

– Всё про светскую жизнь пишешь и по сборищам шастаешь? – Северга жадно отхватила клыкастым белым оскалом сразу половину пирожка с мясом.

– Нет, я теперь главный редактор нашего «Обозревателя». – Темань отвечала сдержанно, кратко, оставляя несказанным слишком многое – почти всё. Но то, что она безжалостно вычёркивала на словах, никуда не девалось из памяти – и отказы издательств, и безработица, и безденежье, и сырой мрак одиночной камеры. И сожжённый роман...

– Ого, вот так повышение! Ты у нас теперь важная птица, – усмехнулась Северга, жуя и прихлёбывая отвар.

Конечно, она могла усмехаться, не зная всего. Да если бы и знала, что с того? Все мытарства, перенесённые Теманью, казались пустячными по сравнению с её военной действительностью – каждодневным риском для жизни. Как знать, что ей на этом задании довелось пережить? Она осунулась, похудела, даже, как казалось Темани, постарела. Щёки немного ввалились, скулы выступали острее и жёстче, но глаза оставались всё теми же ледяными буравчиками, пристальными и не знающими ни страха, ни смущения.

– После ужина я обычно прогуливаюсь, – сказала Темань, допив последний глоток отвара. – Это полезно. Но если ты устала с дороги, можешь отдыхать, а я пройдусь, подышу воздухом.