Больше, чем что-либо на свете

– Ты прямо голодная, – засмеялась та, когда они отдыхали – нагие, переплетённые в объятиях.

– У меня уже целую вечность женщины не было, – хмыкнула навья. – Оголодаешь тут.

– Значит, ты была мне верна... Это так мило! М-м... – мурлыкнула Темань, растроганно прильнув к навье и ласково поддев её щёку носом.

– Я-то – да. – Северга дёрнула губы оскалом. – А вот госпожа Брегвид уж очень восторженно и нежно о тебе отзывается... восхитительная женщина. – Северга скользнула пальцем по шелковистому подбородку новобрачной.

– Уж не думаешь ли ты... Фу, как тебе только в голову пришла такая пошлость! – обиделась Темань. – У госпожи градоначальницы, вообще-то, если ты забыла, три мужа.

– Ну, мужей заводить никто не запрещал, – пожала плечами Северга. – Но при этом любить и женщин.

Глаза Темани уже в который раз наполнились слезами, и она отвернулась в сторону, прижав к себе подушку.

– Любить тебя – это сплошная боль, – сдавленно проговорила она. – Сердце всё в крови от вонзающихся в него... шипов.

– Ну, тереться о меня тебя никто не заставляет, – спокойно сказала Северга. – И слова «я согласна» из тебя никто клещами не тянул.

Плечи Темани вздрагивали, слышались всхлипы. Навья досадливо поморщилась.

– Ну-ну, не разводи тут сырость, крошка. Промочишь постель, а я ещё не утолила свой голод. Иди ко мне. – Северга обожгла плечико Темани влажным поцелуем, развернула к себе и впилась в губы.

Слёзы Темани быстро высохли, и совсем скоро она извивалась под Севергой, стонала и повизгивала. Северга соединила её с собой нещадно толстым жгутом хмари и люто всаживалась в неё, орудуя, как мужчина, а ноги Темани сомкнулись вокруг неё жадным обхватом. Её «да, да», «ай, ай» и «ещё, ещё» звучали пошловатым, но неизбежным сопровождением к постельному действу. Вся досада, вся горечь и злость Северги, накопившаяся за эти полные тщеты и суеты дни, выливалась в этот способ соития, и она прибегала к нему снова и снова, поворачивая Темань к себе то передом, то задом. Супруга хотела было забраться наверх, но Северга ей не дала.

– Лежи и раздвигай ноги, – рыкнула она ей на ухо. – Ещё не родилась та сучка, которая будет на мне сверху.

– Мне иногда нравится твоя грубость... а-а-ай! – Темань выгнулась, запрокидывая голову.

– Наслаждайся, дорогая, – проскрежетала Северга сквозь стиснутые клыки, ускоряя толчки.

Она велела хмари уплотниться, и жгут немедленно откликнулся на приказ, став почти оружием. От этого оружия у Темани лились слёзы и выпучивались глаза, и непонятно было, отчего она кричит – от боли или наслаждения. В довершение Северга ещё раз перевернула её на живот и устремилась жгутом в узкую дырочку между круглыми ягодицами. Коварная хмарь сначала приняла вид тонкого длинного пальца, а внутри снова раздулась здоровенным детородным удом, и Темань завопила.

– Ай, что ты творишь?! Ай, больно, пусти, не надо!

– Ну, ты же любишь грубость, – хищно осклабилась Северга. – Попробуй наивысший вид удовольствия, который моя грубость может принять.

Этот «вид удовольствия» она дополняла вторжением пальцев в соседнюю, горячую и влажную дырочку. Ей возвращались ощущения Темани, но она пила эту боль, как огненную воду, как сладкий смертельный яд, насаживаясь на её острый клинок всем нутром. А потом по хмари потекло бешено-сладкое исступление. Они начали кричать одновременно: Темань – высоко и тонко, а Северга – хриплым, звериным рёвом. Когда выплеснулась последняя яростная вспышка, спалив дотла всю Навь, раздался хруст, кровать покачнулась и резко стала ниже. Сначала обе замерли, а потом Северга разразилась раскатистым, остро-зазубренным хохотом, к которому присоединился нежный, серебристый смешок Темани. Ножки кровати не выдержали неистовой страсти и подломились. Навья-воин смеялась, широко открывая плотоядную, белозубую пасть, а её золотоволосая супруга, раскинувшись на постели, гладила её сильное, упруго-стальное тело раскрытой ладонью с растопыренными пальцами – жадно и собственнически, будто бы говоря: «Вся эта неистовая гора силы и страсти – моя. Теперь и по закону».

– М-да, пожалуй, более яркую точку нам сегодня поставить вряд ли удастся, – со стихающим эхом смеха в голосе сказала Северга, расслабленно растягиваясь и позволяя Темани собой любоваться.

– Утолила голод? – Темань водила пальцем по плечу Северги, упирая локоть в подушку.

– На сегодня – да. – И Северга приказала: – Дом, выпить! Мне – хлебную воду, жене – так уж и быть, это сладенькое пойло, которое зовётся вином. Ради праздника – разрешим ей.

Дальше они только пили и целовались. Темань уже не играла никакой роли и не перевоплощалась в развратницу, но в её поцелуях появилась та самая искорка, которой Северге всё время не хватало. Жена стала изощрённой, ненасытной, смелой, настойчиво-жадной.

– Ну-ну, лизунчик мой, погоди, дай роздыху, – усмехнулась Северга, на миг отстраняясь, чтобы перевести дух. – Ты меня проглотить хочешь?

– Хочу, – горячо дохнула ей в губы Темань.

Они снова ринулись в борьбу не на жизнь, а насмерть. Язык Северги, конечно, был сильнее, он ловил и прижимал язычок Темани, который то и дело запальчиво нарывался на сладкое наказание, неугомонный и юркий. Хмелёк окутывал их, снова распаляя желание, но уже не жестокое и неистовое, а более мягкое, задумчиво-тягучее, томное. Голова Темани непринуждённо оказалась между ног Северги, и пока её влажный ротик творил сладкую нежность, навья потягивала хлебную воду и ворошила золотой шёлк её волос. В благодарность за этот подарок Северга ублажила жену тем же способом, но более продолжительно и изощрённо, доводя её до грудных стонов и глубоких, прерывистых вздохов. Она приказала дому подать ей чашку отвара и отхлёбывала между делом, чтобы Темани было приятнее и горячее.

Жена уснула у Северги на плече, обняв её руками и ногами, словно боялась потерять. Остаток ночи промелькнул, как падающая звезда; завтракали они в постели, то и дело целуясь, и навья закармливала супругу пирожными. Потом было совместное мытьё в купели, где сладкая нежность повторилась.

– В попку пока больше не надо, ладно? – краснея и смущаясь, попросила Темань. – Побаливает...

Северга расхохоталась и потеребила её за подбородок.

– Ладно, отдохни.

Дом услужливо подал ей пахнущую свежестью крахмальную рубашку и всё остальное платье. Пока Северга облачалась, Темань в лёгком халатике поглаживала ей лопатки и ягодицы, ловя под одеждой изгибы её сильного подтянутого тела. Уцепившись за пояс штанов Северги, она поддёрнула их и сама застегнула. Навья посмеивалась, позволяя ей себя одевать:

– Ты, похоже, тоже здорово проголодалась, крошка. Что, дорвалась до моих прелестей?

– Мы обе дорвались друг до друга, – жарко шепнула Темань, шаловливо скользя рукой Северге между ног.

Это была уже не роль, Северга чувствовала это живым, жарким сгустком желания. Хоть скидывай всю одежду снова и прыгай в постель... Впрочем, навья сдержалась, тем более, что уже подходило время полдника. Он состоялся за маленьким столиком, за которым невозможно было не сталкиваться ногами, обжигаясь близостью тел.

– Я счастлива, как никогда, – мечтательно и расслабленно призналась Темань. – А ты?

Северга не знала, могла ли она сказать о себе то же самое. В постели Темань ей никогда не приедалась, поговорить с нею тоже было иногда увлекательно; временами в этих беседах Северга любила поставить умную, образованную писательницу и светскую госпожу Темань в тупик – так, чтобы весь её ум и образование не могли ей помочь. Но сердце хранило верность Рамут, и эту верность нельзя было победить никакими кольцами, никакими брачными свидетельствами, она могла умереть только вместе с Севергой. Впрочем, и после смерти она жила бы – на вершинах гор, в рассветных лучах, в белизне снега и дыхании весны, в поцелуях ветра.

– Я рада, что счастлива ты, – задумчиво сказала Навья, погладив жену по щеке.

Увы, счастье оказалось недолгим. «Нерешённый вопросик» сам нагрянул к Северге домой через два дня после свадьбы в лице воинов из её полка – сотенного Сидерига в сопровождении двух десятников, которых она знала в лицо, но не помнила по именам. Как навья и опасалась, в войске её потеряли: то ли письмо не дошло, то ли начальство не приняло прошение. Темань наряжалась к обеду, и Северга успела переговорить с сослуживцами с глазу на глаз.