Больше, чем что-либо на свете
Шрифт:
– Я с тобой. Больше тебя никто не тронет. Никогда. Обещаю.
– Матушка, – лепетала Рамут прерывающимся голосом, – они хотели убить меня... За что? Что я им... сделала?
– Ты никому не причиняешь зла, детка, у тебя просто не может быть врагов, – сказала Северга. – Так что это либо просто похоть с их стороны, либо привет от кое-каких моих недоброжелателей. Но я разберусь. Всё будет хорошо. Побудь пока тут, а я пойду, взгляну на них.
– Матушка, не уходи, не оставляй меня!
Рамут, дрожа, цеплялась за неё, льнула всем телом и обнимала за шею, и Северге эти тёплые объятия сладко, но крайне некстати
– Ну-ну... Ничего не бойся, девочка. Пока я здесь, ты в безопасности. Я скоро вернусь.
Несостоявшиеся убийцы сидели в сарае среди вязанок соломы: один – рыжий, с хищным изломом тонких бровей и маленькими бакенбардами, второй – чернявый, с длинным крючковатым носом и огромными, с трудом помещающимися во рту клыками. Руки их были связаны за спиной, но это и не требовалось, пожалуй: внушение Бенеды обездвиживало их полностью.
Северга задрала голову темноволосому, заглянула в чёрную пустоту его глаз.
– Твоё имя? – Её голос отдался ледяным гулом удара меча о щит.
– Гридлав, – пробормотал тот. Язык шепеляво путался меж клыками.
– Ты? – Суровый взор Северги обратился на рыжего.
Тот только оскалился и сплюнул.
– Ну, как тебе будет угодно, – сухо сказала навья. – Я буду звать тебя недоноском.
– Зови как хочешь, – хрипло рыкнул рыжий.
– Кто вас послал? – возвышаясь над ними, спросила навья.
Но Гридлав и его рыжий приятель быстро раскалываться не хотели. Северга обратилась к костоправке:
– Слушай, тёть Беня, а их этим твоим обезболиванием разговорить никак нельзя?
Та развела руками.
– Я уж спрашивала – не называют имён, заразы. Это, понимаешь ли, дело тонкое – в мозгах-то ковыряться. Я, дорогуша моя, тело лечу. А к мозгам иной подход нужен.
Знахарка показала, как пробовала допрашивать злодеев. Растопырив перед лицом Гридлава пальцы, она сурово приказала ему смотреть в середину ладони, а потом сжала кулак. Тот икнул и замер с остекленевшим взглядом.
– Говори, кто тебя послал? Имя! – потребовала Бенеда.
С губ клыкастого сорвалось бормотание:
– Если пророните хотя бы слово обо мне, лишитесь голов... Да, госпожа...
Он бормотал ещё что-то бессвязное, перескакивая с одного на другое, но никаких имён не произносил. Без сомнения, это были отрывки разговора с заказчицей нападения. Ничего существенного Северга из них понять не могла, кроме того, что послала этих ублюдков какая-то женщина, облечённая властью. Но ни чинов, ни титулов, ни должностей чернявый не выдал.
– Ну, видишь? – Бенеда поднялась с корточек, обескураженно цокнула языком. – Вот так и бормочут, а чтоб имя сказать – ни-ни. То ли их кто-то крепко застращал, то ли мне умения не хватает.
Из рыжего тоже не удалось выудить ничего полезного. Он был даже покрепче Гридлава и сказал ещё меньше.
– Так, ладно. – Северга хрустнула пальцами и размяла плечи, словно перед решающей дракой. – Знаю я один беспроигрышный способ развязывания языков... Сделай-ка этим ребятам внушение, что они не чувствуют своего тела от шеи до пят, кроме члена. Член пусть чувствуют.
– Зачем это? – усмехнулась костоправка.
– Надо так, – коротко процедила навья.
Названное внушение было
сделано, и Северга проверила чувствительность, крепко сжав и выкрутив одному из наёмных убийц яйца. Судя по тому, как он выпучил глаза, всё получилось, как надо.– Помоги-ка мне их в седло усадить, – попросила навья. – Прокачусь с ними в лес.
– Пытать станешь? – нахмурилась Бенеда.
– Они мне и без долгих пыток всё скажут. – И Северга взвалила себе на плечо чернявого.
Чувства мешали холодной работе разума, и она давила их в себе – обуздывала ярость и не давала вырваться гневу, который так и просился из груди звериным рыком, когда перед её мысленным взором вставали полные слёз, испуганные глаза дочери. Нужно было во что бы то ни стало узнать имя этой женщины, найти и обезвредить её, чтобы Рамут без опаски выходила из дома. Пока эта тварь дышала, Северга не могла быть спокойна за дочь, даже если бы её день и ночь охранял целый взвод воинов.
Они с Бенедой усадили Гридлава и рыжего на коней, а чтоб те не соскальзывали, Северга прикрутила их ноги к стременам, а руки – к сёдлам. Навье Бенеда дала своего мышасто-серого зверюгу по кличке Пепел. Чтоб поберечь мундир, Северга переоделась в боевое – стёганку и кожаные штаны. Натянув плотные перчатки с длинными раструбами, она вскочила в седло, а костоправка привязала двух других коней вожжами к Пеплу.
Из дома вышел Дуннгар.
– Госпожа Северга, там твоя дочка тебя зовёт, что-то сказать хочет.
– Ну, так пусть подойдёт, – сказала навья, не слезая с седла.
– Пока эти двое тут, – муж Бенеды покосился на злоумышленников, – она выйти боится.
– Ничего, она храбрая девочка, я знаю. Тем более, что этой падали можно уже не опасаться. – Северга с холодным презрением бросила даже не взгляд – полвзгляда в сторону двух выродков.
Дуннгар со вздохом ушёл в дом. Вскоре он показался вместе с Рамут: он вёл её, ободряюще обнимая за плечи. Девушка, завидев злодеев, застыла как вкопанная.
– Не бойся, детка, – сказала Северга. – Они сейчас не опаснее червяков. Я здесь, тебе ничто не грозит. Что ты хотела? Слушаю тебя.
Рамут, стараясь не смотреть в сторону Гридлава и рыжего, приблизилась к Северге и подняла на неё большие, напряжённо-пристальные глаза.
– Матушка... Я их прощаю. Не делай им ничего, не надо. Они же не причинили мне вред...
Рука девушки, дрожа, тянулась к Северге. Навья, склонившись с седла и сжав перчаткой её тонкие пальцы с блестящими коготками, сказала:
– Прощать своих убийц, пусть даже несостоявшихся – это сильно. Немногие на такое способны. Но дело в том, детка, что мне нужно у них кое-что узнать. На свежем воздухе память у них, надеюсь, заработает лучше. Я только поговорю с ними и отпущу. Не переживай. – И добавила, обращаясь к Бенеде. – Если разговор затянется, не беспокойтесь. Я вернусь.
– Внушение будет действовать, пока не щёлкнешь пальцами, – предупредила Бенеда.
Северга поблагодарила кивком. Пришпорив Пепла, она тронулась в сторону леса. Два других коня послушно бежали на вожжах позади, везя Гридлава с сообщником к месту их последнего разговора. Сжатые губы Северги выражали жестокую, холодную решимость, которую уже никакое светлое и святое прощение Рамут не могло поколебать. Эта мразота не заслуживала такого великодушного подарка, как жизнь.