Больше чем люди

– Я так делами не занимаюсь, сын.., я хочу сказать, Джерард.

– Джерри, - сказал я.
– Займетесь, если хотите иметь дело со мной.

– Ты хочешь затруднить мне работу? Где ты взял тысячу долларов?

– Получил приз. Выиграл соревнование - описать в двадцати пяти словах качества продукции фирмы "Садсо".
– Я наклонился вперед.
– На этот раз я говорю правду.

– Хорошо, - ответил он.

Я удивился. Мне казалось, он знает, но он больше ничего не сказал. Просто ждал продолжения.

– Прежде чем начнем - если начнем, - сказал я, - я должен выяснить кое-что. То, что я вам скажу - то, что выходит из меня, когда мы работаем, остается между нами, как у священника или адвоката?

– Абсолютно, - ответил он.

– Что бы я ни сказал?

– Что бы ты ни сказал.

Я наблюдал за ним, когда он говорил это. И поверил ему.

– Берите деньги, - сказал я ему.
– Вы наняты. Он не взял. Сказал:

– Как ты заметил минуту назад, это мое дело. Лечение нельзя купить, как конфеты. Нам предстоит работать вместе. Если один из нас не сможет, начинать бесполезно. Нельзя прийти к первому же психотерапевту, имя которого найдешь в телефонном справочнике, и выдвигать свои требования только потому, что платишь.

Я устало сказал:

– Я не отыскивал ваше имя в телефонном справочнике, и я не просто предполагаю, что вы можете мне помочь. Я отсеял с десяток психоаналитиков, прежде чем добрался до вас.

– Спасибо, - ответил он. Похоже, он собирается посмеяться надо мной, а мне это никогда не нравилось.
– Отсеял, говоришь? И как же ты это сделал?

– Ну, слышишь всякое, читаешь. Сами знаете. Отнесите это туда же, куда и мой домашний адрес.

Он долго смотрел на меня. Впервые смотрел, а не просто бросал быстрый взгляд. Потом взял банкноту.

– Что мне сделать сначала?
– спросил я.

– Что ты имеешь в виду?

– С чего мы начнем?

– Мы уже начали, когда ты вошел сюда.

Пришлось рассмеяться.

– Хорошо, вы выиграли. Но это только начало. Я не знаю, куда мы двинемся отсюда. Я не должен опережать вас.

– Очень интересно, - сказал Стерн.
– Ты всегда все просчитываешь заранее?

– Всегда.

– И часто бываешь прав?

– Всегда. Кроме.., но не буду говорить вам, что исключений не должно быть.

На этот раз он по-настоящему улыбнулся.

– Понятно. Один из моих пациентов оказался разговорчив.

– Один из ваших бывших пациентов. Ваши пациенты не болтают.

– Я их прошу об этом. К тебе это тоже относится. А что ты слышал?

– Что вы узнаете из слов людей, что они собираются делать, и иногда позволяете им это сделать, а иногда нет.

Как вы это узнаете? Он немного подумал.

– Мне кажется, у меня прирожденная способность замечать детали. К тому же я сделал множество ошибок, прежде чем научился их не делать. А ты как научился?

Я сказал:

– Если вы ответите на это, я больше к вам не приду.

– Ты правда не знаешь?

– Хотел бы знать. Послушайте, так мы ни к чему не придем.

Он пожал плечами.

– Все зависит от того, к чему ты хочешь прийти.
– Помолчал, и я снова вложил в свой взгляд силу.
– С каким определением психиатрии ты согласен?

– Не понимаю вас.

***

Стерн открыл ящик стола и достал прокуренную трубку. Понюхал ее, повернул, все время разглядывая меня.

– Психиатрия снимает слой за слоем с луковицы души, пока не доберется до кусочка незапятнанного эго. Или: психиатрия роет шурф, как на нефтяной скважине, проходит вниз, в сторону, снова вниз, обходит слои грязи и скал, пока не добирается до податливых слоев. Или: психиатрия берет горсть сексуальных мотиваций и швыряет их на китайский бильярд твоей жизни, так что они сталкиваются с различными эпизодами. Хочешь еще?

Я не мог не рассмеяться.

– Последнее определение особенно хорошо.

– Последнее определение особенно плохо. Они все никуда не годятся. Все пытаются упростить нечто сложное по самой своей природе. От меня ты узнаешь только вот что: никто не знает, что на самом деле с тобой, кроме тебя самого. Никто не может найти средство, кроме тебя самого; никто, кроме тебя, не сможет определить болезнь и найти лекарство. И когда ты его найдешь, никто, кроме тебя, не сможет его применить.

– А вы тогда для чего?

– Чтобы слушать.

– Мне не нужно платить дневную плату за час, что вы меня только слушали.

– Правда. Но ты убежден, что я буду слушать избирательно.

– Убежден?
– Я задумался.
– Наверно. Вы правда будете так слушать?

– Нет, но ты мне не поверишь.

Я рассмеялся. Он спросил, над чем я смеюсь. Я ответил:

– Вы больше не называете меня "сынок".

– Ты тоже себя так не зовешь.
– Он медленно покачал головой. И при этом наблюдал за мной, так что глаза его перемещались в глазницах, когда он поворачивал голову.
– А что такого ты хочешь узнать о себе, что я не должен рассказывать другим?

– Я хочу узнать, почему я убил одного человека, - прямо ответил я.

Это его нисколько не смутило.

– Ложись сюда. Я встал.

– На эту кушетку?

Он кивнул.

Неловко вытягиваясь, я сказал:

– Чувствую себя, словно в комиксе.

– В каком комиксе?

– Ну, там парень, как гроздь винограда, - ответил я, глядя в потолок. Потолок был серый.

– Как он называется?

– Не знаю. У меня их целый чемодан.

– Очень хорошо, - негромко ответил он. Я искоса посмотрел на него. Я знал, что он из тех, кто смеется про себя, если вообще смеется.

Он сказал:

– Когда-нибудь я напишу книгу с описаниями историй болезни. Но твоего случая там не будет. Что заставляет тебя говорить?
– Когда я не ответил, он встал и передвинул свой стул так, чтобы я не мог его видеть.
– Можешь перестать проверять меня, сынок. Я для твоих целей вполне подхожу.

Я так стиснул зубы, что заболели челюсти. Потом расслабился. Весь расслабился. Это было удивительно.

– Хорошо, - сказал я.
– Простите.
– Он ничего не ответил, но у меня снова появилось ощущение, что он смеется. Но не надо мной.