Большевики и коммунисты. Советская Россия, Коминтерн и КПГ в борьбе за германскую революцию 1918–1923 гг.

«Прежде всего, интеллигент и по настроению, и по складу жизни – монах. Он сторонится реальности, бежит от мира, живет вне подлинной исторической бытовой жизни, в мире призраков, мечтаний и благочестивой веры. Интеллигенция есть как бы самостоятельное государство, особый мирок со своими строжайшими и крепчайшими традициями, с своим этикетом, с своими нравами, обычаями, почти со своей собственной культурой; и можно сказать, что нигде в России нет столь незыблемо устойчивых традиций, такой определенности и строгости в регулировании жизни, такой категоричности в расценке людей и состояний, такой верности корпоративному духу, как в том всероссийском духовном монастыре, который образует русская интеллигенция.

И этой монашеской обособленности соответствует монашески суровый аскетизм, прославление бедности и простоты, уклонение от всяких соблазнов суетной и греховной мирской жизни. Но, уединившись в своем монастыре, интеллигент не равнодушен к миру; напротив, из своего монастыря он хочет править миром и насадить в нем свою веру; он – воинствующий монах, монах-революционер. Все отношение интеллигенции к политике, ее фанатизм и нетерпимость, ее непрактичность и неумелость в политической деятельности, ее невыносимая склонность к фракционным раздорам, отсутствие у нее государственного смысла – все это вытекает из монашески религиозного ее духа, из того, что для нее политическая деятельность имеет целью не столько провести в жизнь какую-либо объективно полезную, в мирском смысле, реформу, сколько – истребить врагов веры и насильственно обратить мир в свою веру. И, наконец, содержание этой веры есть основанное на религиозном безверии обоготворение земного, материального благополучия» [51] .

51

Франк С. Л. Этика нигилизма // Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909. С. 174–175.

Став главой Советской России, Ленин не отрицал того факта, что организация и дисциплина его партии весьма напоминает орден иезуитов. В беседе с немецким писателем В. Герцогом он даже признал: «Чтобы читать Игнация Лойолу в оригинале, я во время эмиграции в Цюрихе даже выучил испанский» [52] . Встреча состоялась летом 1920 г. во время Второго конгресса Коминтерна, который принял знаменитое «21 условие» приема в свои ряды, означавшее перенесение большевистских принципов партийного строительства на все коммунистические партии [53] .

52

Herzog W. Menschen, die ich begegnete. Bern, 1959. S. 30.

53

См. подр.: Ватлин А. Ю. Второй конгресс Коминтерна: точка отсчета истории мирового коммунизма. М., 2018. С. 99–105.

На третьем году большевистской диктатуры Максим Горький, присматривавшийся к роли «попутчика», перетолковал свое критическое отношение к социальному эксперименту, который развернулся в России. Извинившись за «Несвоевременные мысли», появившиеся в 1918 г., он сохранил их ключевой тезис: «Продолжаю думать – как думал два года тому назад, – что для Ленина Россия – только материал опыта, начатого в размерах всемирных, планетарных». Говоря о том, что Ленин совершал «ошибки, но не преступления», Горький сравнивал работу его мысли с «ударами молота, который, обладая зрением, сокрушительно дробит именно то, что давно пора уничтожить». Смешивая иронию с покаянием, писатель возвращался к «Песне о соколе», назвав его на сей раз по имени: «Был момент, когда естественная жалость к народу России заставила меня считать безумие почти преступлением. Но теперь, когда я вижу, что этот народ гораздо лучше умеет терпеливо страдать, чем сознательно и честно работать, – я снова пою славу священному безумству храбрых. Из них же Владимир Ленин – первый и самый безумный» [54] . Герой его очерка, не возражая против таких оценок по существу, возмутился грубой лестью Горького – решением Политбюро ЦК РКП(б) очерк был заклеймен как «антикоммунистический» [55] .

54

Горький М. Владимир Ильич Ленин // Коммунистический интернационал. 1920. № 12. С. 1927–1929.

55

Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 429.

До 1914 г. взгляды Ленина оставались на обочине социалистического движения Европы – лидеры Второго Интернационала безуспешно пытались примирить отдельные фракции российской социал-демократии, измеряя их собственным аршином и приходя к выводу, что в основе внутрипартийной борьбы лежат личные амбиции ее лидеров. На самом деле раскол проходил гораздо глубже: в то время как меньшевики считали себя верными «западниками», не ставя под вопрос общую судьбу социалистов всех стран, Ленин держался принципиально иной точки зрения. Разоблачая «оппортунизм» социал-демократических вождей стран Западной Европы, он подспудно формулировал собственную повестку дня, которую можно было бы свести к его фразе, сказанной по иному поводу: «Мы пойдем иным путем». Именно поэтому во Втором Интернационале его считали экзотическим явлением, а его твердых приверженцев за рубежом можно было пересчитать по пальцам.

Первая мировая война, расколовшая европейское социалистическое движение на «интернационалистов» и «патриотов», стала мощным катализатором популярности ленинских идей. На первых порах они выглядели простой данью марксистской традиции («превратим мировую войну в гражданскую»), однако у Ленина появилась организация единомышленников – «Циммервальдская левая», которую спустя несколько лет «назначат» предтечей Коммунистического интернационала. Еще важнее было то обстоятельство, что военная повседневность внешне подтверждала упрощенные оценки современного общества как бесчеловечного механизма, полностью исчерпавшего свой ресурс. «Четыре года войны привели общество на край гибели, но они связали жизнь общества в единый узел, сделали из него точную машину, управляемую единой волей, они довели до белого каления революционное бешенство угнетенных», – писала газета «Правда» 1 августа 1918 г. Несколько поколений советских студентов наизусть заучивали слова о том, что военная экономика, трактуемая как государственно-монополистический капитализм, является последней «ступенькой» на пути к социализму [56] . Они были написаны всего за пару недель до захвата власти большевиками.

56

В брошюре «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» Ленин писал: «…государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет». (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 193).

Это событие было встречено иностранными социалистами с осторожным оптимизмом. Вскоре социал-патриоты из стран Антанты присоединились к хору военных пропагандистов, заклеймивших ленинцев как «германских шпионов». Реакция правого крыла немецких социал-демократов определялась перемирием на Восточном фронте, соглашение о котором было подписано 5 декабря в Брест-Литовске. Перед Германией вновь замаячила перспектива победоносной войны, что никак не радовало левых социалистов. Исходя из этого, спартаковцы осудили заключение Брестского мира в марте следующего года, заняв позицию, близкую «левым коммунистам» в руководстве партии большевиков.

Не было единства среди левых и относительно внутренней политики Советской России. Роза Люксембург в неопубликованной брошюре «О русской революции» выступила против зажима советской демократии, фактически поставив под вопрос ленинский тезис о партии-гегемоне. Ее сторонники отдавали предпочтение массовым спонтанным акциям, считали, что в Западной Европе революция должна родиться не из заговора кадровой партии, а из «спонтанности рабочих масс» [57] . Эта традиция сохранялась в публицистике левых радикалов и после образования Коминтерна [58] . Сторонники взглядов Розы Люксембург, отрицавшей ленинскую модель «партии профессиональных революционеров», имелись и среди новообращенных большевиков. Карл Радек, с февраля 1919 г. заключенный в берлинской тюрьме, в своих письмах, адресованных Правлению КПГ, призывал его ориентироваться не на авангард, а на массу рабочих, и в то же время овладевать всеми методами политической борьбы («нельзя вечно прыгать на одной ноге или ползать на брюхе»).

57

См.: Bock H. M. Syndikalismus und Linkskommunismus von 1918 bis 1923. Zur Geschichte und Soziologie der Freien Arbeiterunion Deutschlands (Syndikalisten), der Allgemeinen Arbeiterunion Deutschlands und der Kommunistischen Arbeiterpartei Deutschlands. Meisenheim am Glan, 1969. S. 149.

58

«Советы являлись чужеродным телом в большевистском учении о партии», – утверждал вышедший в 1924 г. из КПГ историк Артур Розенберг (Rosenberg A. Geschichte des Bolschewismus. Frankfurt am Main, 1966. S. 156).

Характерно, что все зарубежные коммунистические группировки, не согласные с внутрипартийным режимом, установившимся в РКП(б), поднимали на щит вопрос о зажиме и угасании советской, точнее, рабочей демократии. Этот упрек был стержнем «дискуссии о профсоюзах» накануне Десятого съезда РКП(б), которая тут же отозвалась международным эхом. Ленинская фракция, по мнению Пауля Леви, говоря о необходимости воспитания масс, ставит себя по отношению к ним в позицию учителя. Фактически это является развитием бланкистских черт русской революции, консервацией методов управления, сложившихся в эпоху Гражданской войны. «Мы прекрасно понимаем необходимость той эпохи… Принимавшиеся тогда жесткие меры были вызваны борьбой против вооруженной контрреволюции. Они определяли устройство боевого лагеря, но они не должны, подобно спартанской конституции, превратиться в государственное устройство». Если правящая партия будет относиться к рабочим как к бестолковым ученикам, подчеркивал Леви, год назад смещенный с поста председателя КПГ, «коммунист превратится в полицейского секретаря… От великого до смешного один шаг, – вроде идеи „обязательного посещения собраний“, где рабочие под страхом смерти будут заслушивать спущенный сверху партийный доклад. Хорошо еще, что пока не предписаны бурные рукоплескания и восторженные выкрики» [59] . Не пройдет и десяти лет, и в стенограммах съездов партии большевиков появится и то и другое…

59

Levi P. Was weiter in Russland // Sowjet. 1921. №. 4. S. 109.

Подобная критика огульно отрицалась в Москве как злобствование «ренегатов», хотя таких голосов становилось все больше и больше [60] . Вскоре к ним присоединится и внутрипартийная оппозиция во главе с Троцким, которая во многом будет воспроизводить те же упреки, вплоть до тезиса о бюрократическом перерождении советского государства. Следует согласиться с Хобсбаумом в том, что большевики уже в 1920 г. отказались от «критической солидарности», которую предлагали им социалисты левого толка, и тем самым довершили раскол европейского рабочего движения. «Ленину и большевикам нужно было не международное движение социалистических сторонников Октябрьской революции, а корпус абсолютно преданных, дисциплинированных активистов, что-то вроде мировой ударной группы для революционных завоеваний… В предстоящем сражении было место лишь для солдат» [61] .

60

См. подр.: Rohrwasser M. Der Stalinismus und die Renegaten. Die Literatur der Exkommunisten. Stuttgart, 1991.

61

Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. С. 81.

Уверенные в своей исторической миссии, лидеры Советской России видели себя во главе коммунистической армии, наносящей смертельные удары мировому капитализму. Ее генеральным штабом должен был стать Коминтерн, а ударными отрядами – его национальные секции. Фактически речь шла о создании партии-гегемона во всемирном масштабе. Ее первые воззвания не оставляли сомнений в том, кто является главным врагом европейского рабочего класса. Победа держав Антанты, как считали в Москве, продлила жизнь мировой системе империализма, дала ей второе дыхание за счет обескровливания побежденных. Версальскую систему следовало взорвать одновременно изнутри и снаружи, и здесь решающая роль отводилась немецким коммунистам. В 1923 г., которым заканчивается настоящая книга, в Германии произойдет реальная проба сил, которая останется единственной и для КПГ, и для Коминтерна.