Большие Поляны

— Когда вы приехали? — спросил он, задыхаясь от радости, еще не придя в себя. — На чем?

— На машинах, — сказал восторженно Игорек. — Я в кабине сидел, дядя шофер мне порулить давал. Не веришь?

— Верю, верю.

Он прижал его к плечу, покачал, как маленького, опять отдаваясь чувству радости, что видит Игорька, Маринку, о которых скучал в часы бессонниц и которых ему так недоставало в эти длинные полтора месяца.

— Мы бы еще вчера приехали, да машин не было, — сказала Маринка. — Мама ходила, искала...

— А почему не позвонили? — спросил Уфимцев и опустил Игорька на землю.

— Не знаю, — поджала губы Маринка.

Она удивительно походила на Аню. Такие же продолговатые глаза под густыми черными бровями, такой же нос, и губы, и подбородок — все было Анино. И когда разговаривала — обычно серьезно, рассудительно — тоже походила на Аню.

— Ночевали где? — спросил Уфимцев у Маринки.

— На станции, — ответила она. — Где же еще?

— Ох и холодно там! — сказал Игорек и даже поежился. — Мы чай пили... Я три стакана выпил!

«Что такое? Почему Аня не позвонила? На вокзале же есть телефон?» Он не мог понять ее поступка, необходимости ночевать на вокзале, когда в городке много знакомых.

— Вы куда сейчас?

— К бабушке, — ответила Маринка.

— Мы у нее ночевать будем, — сообщил Игорек. — Гостинцев несем.

Он довел их до крыльца, где стоял Петров, вышедший из конторы.

И пока подписывал документы, у него не выходило из головы, что приехала Аня. Хотелось поскорей попасть домой, увидеть ее. Наверно, загорела, пополнела на материнских харчах. Смущало одно, что не телеграфировала, не позвонила. «Может, давала телеграмму, да мне ее не передали...»

Домой он не шел, а бежал.

Небо было облачное, с редкими просветами, и в них где-то далеко-далеко светили бледненькие звезды. От черного пруда тянули сумерки, вливались по проулкам в улицу. На улице было темно и грязно, дома угадывались лишь по слабым пятнам окон.

Но окна в их комнате были безжизненно темны, лишь на кухне светился слабый огонек.

Уфимцев взбежал на крыльцо, нащупал ногой половичок, наскоро пошаркал по нему сапогами и вошел в дом. Не обращая внимания на тетю Машу, что-то делавшую на кухне, он поспешно открыл дверь в свою комнату. В ней было темно и тихо, и от этой темной тишины у него по-шальному заколотилось сердце: где она?

Он нащупал на стене выключатель, повернул его. В комнате стало светло, и он увидел Аню: она стояла у окна спиной к нему. Бросилась в глаза серая пуховая шаль на ее плечах.

— Здравствуй, — сказал он, весь светясь радостью, и пошел к ней, как был, в плаще. — Что же ты не позвонила, не телеграфировала?

Она быстро обернулась, прижалась спиной к косяку и посмотрела на него такими отчужденными глазами, что он остановился на полдороге.

— Что с тобой?

— Со мной ничего. Вот что с тобой происходит — не знаю.

Она скривила губы, словно готовилась расплакаться, но поборола себя, отвернула голову в сторону.

— Если обижаешься, что не встретил, так не было же ни телеграммы, ни письма. Как я мог знать?

— Разве дело в этом: встретил, не встретил, — проговорила она полушепотом, словно про себя, уставилась мимо него, куда-то в угол, по щекам ее поползли две слезы. — Разве теперь в этом дело, Георгий?

— А в чем дело? Можешь ты толком объяснить?

Она поколебалась чуточку, потом шагнула к комоду, взяла сумочку, достала из нее письмо, бросила на стол:

— На, читай.

И, отвернувшись от него, облокотилась на комод, закуталась в шаль, сжала голову ладонями.

Он схватил конверт, торопливо вытащил из него листок бумаги, исписанный чьим-то знакомым почерком.

«Уважаемая Анна Аркадьевна! Вам пишет известный Вам...»

У него не хватило терпенья, он перевернул листок, там стояло: М. Васьков.

Защемило сердце от предчувствия чего-то неотвратимого. Он стал читать, перескакивая со строки на строку, пропуская слова:

«...она мне призналась, что бегала к нему... Живу один... уехала в Большие Поляны... быть ближе к любовнику».

Кровь ударила Уфимцеву в голову, застучала в висках. На какое-то время он вдруг ослеп, перестал видеть буквы канцелярского почерка Васькова.

«...мы с Вами оба обманутые... Я этого без последствий не оставлю...»

Это было ужасно! Уфимцев опустился на стул. Вот к чему привел его необдуманный поступок. Не зря он тревожился, когда узнал, что Груня вновь появилась в Полянах. Но что же делать? Как успокоить Аню?

Аня оторвалась от комода, взглянула на неподвижно сидевшего мужа.

— Ну что скажешь? — спросила она. От слез губы ее распухли, нос покраснел. — Может, будешь отпираться, выкручиваться?

Уфимцев медленно поднялся.

— Мне нет нужды ни отпираться, ни выкручиваться... Да, она была у меня. — Он не мог не сказать этого Ане. — Посидели... поговорили...

— И ничего между вами не было?

— Ничего не было... конечно.

— Так-таки и ничего? По совести говоришь? А ну, посмотри на меня.

Уфимцеву и тяжело и стыдно было сознаться в своем проступке, помедлив, он поднял глаза на жену и тут же опустил, не выдержал ее пристального взгляда — столько в нем было горя и вместе с тем надежды, что он ни в чем не виноват, и она не права в своем гневе на мужа.

— Послушай, — начал он, — я виноват, конечно. Но зачем делать из этого трагедию? Ведь еще ребенок будет!

— Все равно, жить с тобой не стану... Уходи! Сейчас же уходи! Тебе здесь нечего делать. Если не уйдешь, я уйду... Пойду к свекрови. К счастью, дети уже там.

Она подошла к окну, опять зябко закуталась в шаль, стянув ее у горла, уставилась в темноту.

Уфимцев постоял, ничего не соображая. Потом достал чемодан, выдвинул ящик комода, взял смену белья и тут же бросил ее обратно. Мысли его были о другом, о том, что совершается что-то непостижимое и он не может его предотвратить.