Большое сердце

Весной 1920 года за беспримерный поход с боями от Омска до Иркутска, за уничтожение чешских легионов в районе станции Тайга и остатков Колчаковской армии под Ачинском и Красноярском высоких наград удостоилась и вся 30-я дивизия. Ей вручили Почетное Революционное Красное знамя, орден Красного Знамени и присвоили имя Иркутской.

Позднее правительство наградило Почетными знаменами многие полки дивизии и в их числе 264-й — бывший Верхнеуральский стрелковый, 265-й — бывший 17-й Уральский, и 269-й — бывший Богоявленский.

Осенью 1920 года храбрые уральцы дрались с Врангелем в степях Украины и блестяще провели легендарный штурм Чонгара. М. В. Фрунзе телеграфировал тогда председателю ВЦИК, М. И. Калинину:

«Вам было угодно предложить мне назвать именем ВЦИК ту из дивизий фронта, которая проявит наивысшую степень доблести в боях с неприятелем. Прежде Вы надеялись, что такою должна быть 30-я стрелковая дивизия. Ныне я рад доложить, что надежды Ваши дивизия оправдала в полной мере».

Так дрались за Советскую Родину отважные партизаны и бойцы — красноармейцы седого Урала. Их подвиги, их слава будут жить в веках.

Е. Хоринская ДОЧЬ КОМИССАРА Стихи

Говорят, есть общее в походке И в чертах знакомого лица… Посмотри на девушку в пилотке, Что проходит улицей отца. Часто мы встречались с ней в Свердловске До войны и вот теперь опять, И привыкли мы проспект Покровский Улицею Малышева звать. И в привычном каждому названье Слышится военная гроза, Кажется, что светятся в тумане Комиссара смелые глаза. Под Тундушем пробегает ветер, Камышей качается изгиб… Даже смертью утвердив бессмертье, Он в бою за Родину погиб. Но мы помним и года и даты… Восемнадцатый… Бои… Враги… Комиссар писал жене когда-то: «Будь здорова. Дочку береги»… …И среди других таких же юных, На рассвете оставляя мать, Эта девушка ушла в июне Дорогую землю защищать. …Снова «юнкерсы» летят навстречу, Низко неба темного навес… — Я «Москва»… «Москва»… Безмолвен вечер, И тревожен незнакомый лес. Далеко-далеко до Урала, Может быть, не выйти из кольца… Нет, неправда! Крепче зубы сжала И похожа стала на отца. Через фронт короткие записки: «Мама, не волнуйся, я жива…» Об уральской девушке-радистке Много былей сохранит молва. Говорят, есть общее в походке И в чертах знакомого лица… Так запомни девушку в пилотке, Что проходит улицей отца.

К. Боголюбов ШАПКА Рассказ

После смены хорошо принять душ, а затем посидеть в красном уголке, отдохнуть, поговорить, послушать последние известия. По всему телу так и разливается спокойствие. Слушаешь, как гудит мартен. Пол слегка подрагивает, словно едешь на пароходе и волны равномерно ударяют в дно. В запыленные стекла окон заглядывает горячее июльское солнце. Через всю сцену протянут кумач, а на нем: «Все для фронта, все для победы!»

Степан Артемьевич с обычной своей аккуратностью записал результаты работы за смену в блокнот, разбухший от бирок и квитанций. Потом не спеша свернул цигарку и сказал:

— Шихта сегодня была подходящая.

— Зато и съем отличный, — подхватили мы. — На первое место вышли… В шихте — главная сила.

— Главная сила, положим, в человеке, — возразил Степан Артемьевич. — Дай-ка прикурить!

В это время вошел новенький. Поступил он к нам на днях. Находился на излечении в госпитале и одевался еще по-зимнему: в ватнике, в шапке. Ребята посмеялись:

— Будет тебе лето пугать! Подари свою ушанку вороне на гнездо.

— Он солнечного удара боится.

Новенький смутился, снял шапку, положил на стол. Степан Артемьевич повертел ее в руках и сказал:

— Гляжу я на этот головной убор, и вспоминается мне один мой боевой товарищ. В девятнадцатом году дело было, тоже летом, в начале июля. Служили мы в знаменитой 28-й дивизии, в роте пеших разведчиков. В звене нас было четверо: я, Васька Змей, дед Кузьма и Петр… фамилию забыл… Мы ему дали фамилию нашего начдива — Азин… Ну, вы, понятно, слыхали про Азина? Он Екатеринбург забирал… как же! Любили мы его за отчаянную смелость. Бывало, идет цепь в наступление, а впереди все видать азинскую папаху. И носил-то он ее по-особому. Вот так.

Степан надел шапку на самый затылок и на миг превратился в лихого рубаку времен гражданской войны.

— Да, так вот, служили мы в пешей разведке. Все добровольцы и коммунисты. А Кузьма Иваныч и Васька приходились мне земляками, даже на одной улице жили. И записались в один отряд еще в тысяча девятьсот восемнадцатом. Кузьме Ивановичу шестьдесят стукнуло, но он любого из молодых мог в доску загнать. Из себя могутный… Известно, котельщик. Привык балодкой махать, а это большое физическое развитие дает. Он с первых дней революции в Красную гвардию записался. Такую панику на домашних навел. Старуха его под образа кинулась, причитает:

— Мать пресвятая богородица! Наставь раба божия на ум, пронеси тучу мороком!

А он ей:

— Молчи, старая дура! Я этого дня шестьдесят лет дожидался, как светлого праздника.

И ушел. Мы в отряде звали его дедом, а он нас внуками. Боевой был старик и душевный. Убили его на Тоболе осенью в девятнадцатом году.

Степан Артемьевич докурил папироску и замолчал:

— Ну, а что Васька? Змей — это фамилия, что ли?

— Нет, не фамилия. Фамилия у него была Кондюрин, а Змей — уличное прозвище. У нас на заводе по прозвищу больше и знают человека. Зато кому прилепят кличку, так уж не оторвешь. Вроде родимого пятна. И уж, будьте покойны, не в бровь, а в глаз. Вот, например, Змей… Прозвали его так за лукавство. Вся порода была лукавая. О Васькином отце такой факт передавали. Он еще в царской армии служил и две лычки заработал. Так вот, состоялся как-то генеральский смотр. Сам командующий приезжал и производил всяческую проверку. Ну, между прочим приказал разуться, поглядел на солдатские портянки да и говорит:

«Красненькую тому, кто скорее обуется».

Что тут началось — понятно. Все торопятся. Другой и сапог не на ту ногу надевает. А Васькин отец едва не через секунду выходит из строя и рапортует:

— Приказание исполнено, ваше превосходительство!

Генерал удивился, конечно, и похвалил:

— Молодец! — и вынул десятирублевую бумажку. — Получай!

Вот как! А того и не знал, что сапоги-то на босу ногу надеты.

Степан Артемьевич широко улыбнулся, довольный тем, как солдат генерала в дураках оставил.

— Васька весь пошел в отца. Сквозь землю видел. Из себя неказистый и малосильный, но хитер до последней степени. По соседскому делу дрались мы с ним, часто даже до кровопролития. Но в Красной Армии друг за друга держались и не раз выручали один другого.

Однако самый знаменитый у нас в команде был товарищ Петр… Ну, Азин этот самый… И не только в команде, но пожалуй, даже и в дивизии. Лихой был разведчик, отчаянности необыкновенной. Сколько раз он в тыл к белым пробирался и такие там дела творил, что только ну!..

Однажды за машиниста вел у них воинский эшелон да и завел… куда следует. От восьми вагонов одни щепки остались. Другой раз переоделся в крестьянскую одежду и явился на заставу с целым взводом колчаковцев. Говорит начальнику заставы:

— Принимай под расписку. Тридцать пять голов доставил в целости и сохранности.

Азиным его прозвали за шапку. Случилось это так. Ушел он как-то в разведку и потерялся. Три дня его не было. Ротный уже приказ отдал — списать со всех видов довольствия как пропавшего без вести. Вся рота жалела. На четвертые сутки явился наш разведчик.