Большой треугольник! или За поребриком реальности! Книга первая

На первом заседании в новом году начались прения сторон.

Первым, согласно судебно-процессуальному порядку, позицию обвинения озвучил прокурор. Он зачитал, что вина каждого из подсудимых по каждому из вменяемых преступлений доказана. И на этом окончил свою речь.

Прения шли весь день, и каждый из адвокатов и их подзащитные излагали своё итоговое мнение по обстоятельствам дела. Адвокаты — все, за исключением адвоката Геринкова, который признавал вину, — настаивали на невиновности своих подзащитных, указывая на то, что первичные показания подсудимых, от которых они отказались в начале следствия и которые они не поддерживают, помимо того, что противоречивы и меняются с каждым допросом, получены с применением психологического и физического воздействия, о чём есть заключения медэкспертов при снятии побоев, и не могут по закону быть признаны доказательствами. А так как они добыты следствием во время административного ареста и в статусе свидетелей, с предупреждением задержанных об уголовной ответственности за дачу ложных показаний и отказ от дачи показаний, в то время как подозреваемый в преступлении не несёт ответственности за неправдивые сведения и может не свидетельствовать в отношении себя, посему также являются полученными незаконным путём доказательствами.

И что каких-либо других доказательств вины подсудимых по делу не установлено. Подсудимые говорили мало — в основном говорили их адвокаты, которые старались быть краткими. Владимир Тимофеевич также был лаконичным. Он сказал, что, в соответствии с нормами УПК при вынесении обвинения должны быть установлены место, время и мотив совершённого преступления, что в случае Шагина отсутствует, сказал он. И в качестве подтверждения вкратце привёл выдержки из обвинительного заключения: «…примерно в середине апреля…», «…был осведомлён не установленным следствием лицом…» и такое прочее. И выдержки из показаний потерпевших и свидетелей об отсутствии у меня мотивов на совершение преступления — того или другого. И надуманности мотивов обвинением. А также — что первичные показания подсудимых о моей причастности, которые они не подтвердили ни на следствии, ни в суде, объясняя причины их происхождения, согласно постановлению Пленума Верховного суда о недопустимости доказательств, не могут быть признаны законными, так как получены во время содержания задержанных под административным арестом и положены в основу обвинительного приговора. А также — что по нормам УПК все сомнения должны трактоваться в пользу подсудимого.

Я поддержал сказанное моим адвокатом и добавил, что никогда не признавал вину, не имел каких-либо отношений с потерпевшими, как и мотивов на совершение против них каких-либо противоправных действий, что подтверждено показаниями самих потерпевших и свидетелями по делу. И что я изначально давал показания, что сам являюсь потерпевшим, — и это также нашло подтверждение в суде.

Самой красноречивой оказалась адвокат Рудько. Она рассказала о его болезнях, о его бедственном положении — что на следствии ему некому было нанять адвоката. И хотя, продолжала она, по тяжести статьи допрос не мог проводиться без защитника и ему должен был назначен государственный адвокат, адвокат ему так и не был предоставлен. И все показания у него были получены под психическим и физическим давлением, без адвоката. И они не могут являться доказательством его вины. И в то время, как других доказательств нет, она попросила Рудько оправдать. И добавила, что, поскольку после покушения на Пацюка было без решения суда изъято в пользу государства 200 тонн мяса, она считает, что деньги за мясо должны быть возвращены Шагину.

Это было настолько неожиданно, так как адвокат Рудько была назначена государством, вела себя обособленно и не вступала в контакт ни с подсудимыми, ни с защитниками, что все участники процесса сразу посмотрели на меня.

Слово высказать реплику было дано прокурору. Он снова был несогласен. Сказал, что не согласен с мнением адвоката Рудько о нарушениях его прав на защиту, поскольку тот давал показания добровольно. А по поводу возвращения мне денег за мясо он сказал, что с этим не согласен потому, что в судебном заседании было доказано, как сказал он, что Шагин не имеет никакого отношения ни к мясу, ни к фирме «Кремень», завозившей его. И Лясковская, поправляя очки, чуть было не уронила их на стол. Маркун начал хлопать в ладоши, а Трофимов выставил вперёд кулак с большим пальцем вверх. Остальной зал замер в ожидании: что же ещё прокурор может сказать? Но прокурор, смутившись под взглядами Лясковской и других участников процесса, сел на место. Лясковская спросила, есть ли у кого что добавить, и объявила прения закрытыми.

На следующий день прокурор сделал запрос — огласил о требуемом, желаемом прокуратурой наказании каждому подсудимому.

Он зачитал: «…Сторона обвинения считает, что вина каждого подсудимого доказана, и просит суд назначить наказание…» Новикову за подстрекательство (заказ) к покушению на убийство и к убийству Князева — 10 и 12 лет лишения свободы. Котенко за покушение на убийство Князева в качестве исполнителя — 12 лет лишения свободы. Трофимову за подстрекательство к убийству Князева — 12 лет лишения свободы. Далее он запросил Ляшенко за подстрекательство к убийству Хвацкого 15 лет лишения свободы. Всем (за исключением Трофимова, Котенко, Новикова, Ляшенко и Геринкова) по обвинительному заключению членам моей банды, в том числе мне, по ст. 69 «Бандитизм» — 15 лет лишения свободы. А Лазаренко за соучастие в покушении и в убийстве Князева — 10 и 12 лет лишения свободы соответственно. За покушение на убийство Пацюка и приготовление к убийству Склярова — два пожизненных заключения. Ружину так же, за исключением покушения на убийство Князева. Рудько за убийство Князева, покушение на убийство Пацюка и приготовление к убийству Склярова — три пожизненных заключения. Вишневскому за покушение на убийство Подмогильного — пожизненное заключение. Гандрабуре за соучастие в убийстве Хвацкого, за соучастие в покушении на убийство Кучерова и в покушении на убийство Подмогильного — три пожизненных заключения. Столько же Старикову. Маркуну за соучастие в убийстве Князева, Хвацкого, а также за соучастие в покушении на убийство Пацюка, Кучерова и приготовление к убийству Склярова — пять пожизненных заключений. Середенко за соучастие в убийстве Хвацкого и соучастие в покушении на убийство Кучерова — два пожизненных заключения. Моисеенко за убийство Хвацкого и покушение на убийство Кучерова — два пожизненных заключения. И мне за подстрекательство к покушению (попытка) на убийство Подмогильного, Пацюка, Кучерова и за подстрекательство к приготовлению (попытка) убийства Склярова — четыре пожизненных заключения. И по 10 лет мне, Старикову, Гандрабуре, Маркуну, Геринкову за причинение телесных повреждений Калиушко, повлёкших её смерть. Остальные преступления были квалифицированы как «бандитизм» и входили в срок 15 лет.

Прокурор закончил говорить, и Лясковская объявила перерыв на две недели, чтобы подсудимые могли подготовиться к последнему слову.

Когда Владимир Тимофеевич со мной прощался, он сказал, что это всё хуйня.

Когда я рассказал Тайсону и Аслану о запросе прокурора, Аслан покачал головой: «Да ужь». У Тайсона на глазах появились слёзы. С этого времени проходящих по так называемому делу «Топ-Сервиса» в СИЗО стали называть «футбольной командой». Десятерым из пятнадцати запросили пожизненное заключение. Видимо, по количеству игроков на поле. Говорили, что такого запроса ни в Украине, ни в мире ещё не было.

За несколько месяцев до Нового года в камере появился худенький, лет тридцати, в поношенных штанах и рубашке молодой человек, очень культурный, интеллигентный и доброжелательный парень, в очках и с слегка растрёпанными длинноватыми волосами. Когда он только заехал и на следующий день получил передачу — картошку в мундире, лук, хлеб, варёную свёклу, квашеную капусту и кусок сала, — часть передачи он отложил в кулёчки и протянул мне. А на вопрос «зачем», он сказал, что так принято уделять внимание — очевидно, приняв меня если не за смотрящего, то за смотрящего за смотрящим. Я сказал, что тут сейчас так не принято, но с удовольствием поужинаю тем, чем он меня угостил. Я поделился с Юрой (так звали молодого человека) тем, что у меня было вкусненького, и с этого времени стал поддерживать с ним отношения. Юра в основном все дни проводил на наре — верхней, у умывальника. Читал газеты и книги, всем был рад помочь по хозяйству, чем заслужил у Тайсона доверие и уважение. Как Юра рассказывал, он уже третий раз сидел за кражу, точнее — сейчас находился под следствием. Но отношения к криминальной среде не имел. Так получалось.

Несколько дней спустя он обратился ко мне с просьбой: что если бы я дал ему воспользоваться телефоном, то он смог бы разрешить вопрос своего освобождения. Я не спрашивал как, да и в мыслях не было, но он сам сказал, что ничего особенного нет. Что он учился в институте с Оксаной Марченко. Поддерживал с ней дружеские отношения. Что он у неё если не лучший, то самый преданный друг. И она сейчас жена Медведчука. И если бы он имел телефон хотя бы на пять минут, он бы к ней обратился — и его сразу бы отпустили. Он сказал, что знает меня заочно из рекламы и репортажей по TV, что сам он из Белой Церкви. И когда там сидел, в ИВС, в камере на стене видел мой автомобиль — пятнистый джип с надписями «Топ-Сервис».

Меня не удивило ничто из его рассказа. Я готов был с радостью помочь Юре и сразу предложил ему телефон. После звонка он сказал, что поговорил с Оксаной и что его скоро выпустят. А через несколько недель уехал — как сказал, в ИВС, закрывать дело. И за два дня до Нового года вернулся. Привёз мне это фото автомобиля — вырезку из обложки журнала. И теперь находился в камере, ожидая первого судебного заседания, с которого его должны были отпустить на подписку.

Когда он узнал о запросе прокурора, он написал на бумаге номер телефона и протянул мне.

— Позвони, тебе помогут.

Я поблагодарил Юру и сказал, что справлюсь сам. Через несколько дней Юра уехал на суд и не вернулся.

Я начал готовиться к последнему слову. В течение двух недель меня несколько раз посетил адвокат, и мы оговорили, что нужно сказать, а что говорить не нужно.

На следующем судебном заседании каждому из подсудимых была предоставлена возможность произнести заключительную речь. Кто-то отказывался от последнего слова, а кто-то обвинял милицию в выбивании нужных показаний и следователя в непринятии этого во внимание, и даже в стихах, по просьбе своего адвоката заменив в рифму «мудак» на «дурак» и парируя замечание Лясковской («так, давайте не будем, кто тут кто» и о недопустимости использования нецензурной брани) литературным толкованием и значением этого слова. Я же, когда до меня дошла очередь, минуя плёнки Мельниченко и «знаю я ту блядь мордату, ёбаный “Топ-Сервис”, обложить ёго як трэба и разорвить!», в последнем слове сказал, что причиной предъявления мне обвинения в совершении ряда тяжких преступлений явилось нарушение презумпции невиновности. А последующая фабрикация уголовного дела в отношении меня при грубейших нарушениях права на защиту и отсутствии надзора со стороны прокуратуры явилась следствием защиты чести мундира сотрудниками правоохранительных органов, объявивших меня преступником до решения суда при наличии всех доказательств моей невиновности (о плёнках Мельниченко я сказал при допросе Подмогильного).

— Ваша честь! — сказал я. — Вот уже четыре года я нахожусь в заключении, не только без нормальных, человеческих условий содержания и возможности видеть родных и близких, лишённый свиданий, но и без единого доказательства моей вины и со всеми доказательствами моей невиновности!

— С самых первых дней моего задержания, вместо того чтобы вызвать меня в следственные органы при такой необходимости для дачи показаний, при наличии моего домашнего адреса и адреса места работы, я был задержан, а фактически — выкраден, и по сфабрикованному делу неповиновения милиции ночью осуждён к двум неделям административного ареста, и всё это время терпел издевательства, избиения и унижения со стороны работников МВД, заставлявших, пытавшихся заставить оговаривать себя самого и признаваться в преступлениях, к которым я не только не имел отношения, но и никогда не слышал о потерпевших и об их деятельности, и это сопровождалось допросами о якобы украденных мной из бюджета сотнях миллионов гривен, в чём впоследствии мне даже не было предъявлено обвинение. И где я укрываю эти деньги. И всё это — на фоне беспрестанных в нарушение презумпции невиновности, безапелляционных заявлений высокопоставленных чиновников прокуратуры и МВД в СМИ о моей полной и беспрекословной виновности в инкриминируемых мне преступлениях, что явно явилось причиной и далее фабриковать в отношении меня уголовное дело, предъявляя всё новые и новые обвинения, игнорируя свидетельства моей непричастности и запуская по кругу процесс ознакомления, затягивая передачу дела в суд, очевидно, подвергая меня выбору между бесконечным ужасом (воспользовался я подсказкой Трофимова) и ужасным концом. В то время, когда сотрудники милиции указывали на то, что сотню листов показаний в свою защиту я выдумал за одну ночь, а следователи впоследствии вообще лишили меня права давать какие-либо показания.