Болтушка

Я не хотела, чтобы она ободрала себе костяшки пальцев, пытаясь открыть дверь ножом.

Когда дрожь немного унялась, я пошла обратно в комнату.

Но задержалась в коридоре, потому что услышала, как в гостиной Амандины родители говорят обо мне.

– Сержант Винелли сказал, что сегодня вряд ли что-нибудь удастся сделать, - пробасил мистер Косгроув, - а завтра они объявят его в розыск. Да, надо бы еще позвонить в Общество защиты детей.

– Я поговорю завтра в школе с мистером Фаулером, - пообещала миссис Косгроув, - он лучше всех знает, как за это взяться. Бедный ребенок! Надо организовать фонд помощи таким, как она.

– Надеюсь, они поймают этого негодяя и засадят его в тюрьму!
– высказался мистер Косгроув.

Я чуть не вошла в гостиную и не спросила: а сам бы он как себя чувствовал, если б его унизили в присутствии половины города?

Но не вошла, потому что вдруг поняла: невозможно заставить человека измениться.

Мистер Косгроув, наверное, всегда будет ненавидеть папу, а папа всегда будет любить рубашки, от которых ослепнуть можно, и ни я, ни сам премьер-министр, никто на свете ничего с этим не поделает.

Да у меня уже и сил не было на очередную стычку с мистером Косгроувом: после папиной записки, после трясучки в туалете, после того, как меня только что опять превратили в общественную нагрузку, я совсем пала духом.

Я вернулась в Амандину комнату и легла в постель.

– Ро, - сказала Аманда, - мне очень жаль, что так получилось с твоим папой, но знаешь, я ужасно рада, что ты здесь.

– Спасибо, - сказала я.

Мистер и миссис Косгроув зашли пожелать нам спокойной ночи. Миссис Косгроув сжала мою руку и сказала, что все будет хорошо.

И они поцеловали Аманду - вот на чем я, видно, и сломалась.

Я вдруг так по всем соскучилась!

По маме.

По Эрин.

По папе.

Я еще продержалась, пока Амандины родители погасили свет и закрыли за собой дверь, а потом что-то вырвалось из самого нутра и слезы так и хлынули.

Я не хотела, не хотела плакать, тем более в чужом доме, но ничего не могла поделать.

Я уткнулась лицом в подушку и рыдала так, что казалось, никогда не смогу перестать.

Но тут кто-то залез ко мне под одеяло.

Аманда.

Она обняла меня и стала гладить по волосам, а я плакала и чувствовала себя никакой не подшефной, а просто подругой.

Удивительно, насколько лучше себя чувствуешь, когда выплачешься и выспишься.

Если бы люди почаще прибегали к этому простому средству, половине из них наверняка бы не понадобился аспирин, и лекарства от язвы желудка, и крепкие напитки.

Онемение мое прошло, тошнота тоже.

Мне просто грустно.

Но жизнь продолжается.

Так мне сказала одна учительница в старой школе, когда умерла Эрин. Человеческий организм, сказала она, способен переварить любое количество грусти, только нужно заниматься делом. Она, между прочим, училась в медицинском, так что ей виднее.

Вот я и занимаюсь делом.

Во-первых, разговариваю в уме.

Во-вторых, жарю яблочные пончики на завтрак для мистера и миссис Косгроув, Аманды и Уэйна.

В-третьих, стараюсь при этом производить как можно меньше шума, потому что сейчас только пять тридцать утра и я не хочу, чтобы все проснулись, пока завтрак не готов.

В-четвертых, я думаю.

Я думаю о том, что мне очень грустно, и еще почему-то чувствую странное облегчение.

Всю жизнь в глубине души я боялась, что папа меня бросит.

Теперь это случилось, и можно больше не бояться.

В общем-то, я его понимаю.

Надо же ему пожить и для себя.

Может, он даже встретит женщину, которая не будет его стыдиться и родит ему другого ребенка, и у него наконец-то появится нормальная говорящая дочь.

И лучше бы я об этом не думала, потому что я опять плачу.

Это утро превратилось бы в сплошной кошмар, если б не Аманда.

Она первая учуяла дым от пончиков, первая примчалась в кухню, где я сидела, уткнувшись лицом в уже промокшее посудное полотенце, и сорвала сковородку с плиты.

Когда же прибежал мистер Косгроув с огнетушителем, она ему спокойно объяснила, что, во-первых, я всегда жарю пончики, когда у меня плохое настроение, а во-вторых, я для него же старалась.

Он, конечно, разорался, но она храбро стояла на своем.

Молодчина, правда?

Потом, когда ее мама довезла нас до школьных ворот и пошла разговаривать с директором, Аманда взяла меня под руку и мы вместе вошли во двор.

До чего же быстро распространяются новости в маленьком городке!

Все ребята на игровой площадке вдруг застыли и уставились на нас.

– Что это с вами?
– спросила их Аманда.
– Брошенного ребенка никогда не видели?

Не очень-то удачная реплика, но сама я ничего лучше не придумала и была ей благодарна.

Все равно все на нас таращились.

Не таращился только Дэррин Пек.

Он подошел к нам вразвалочку и продемонстрировал стеклянную банку с лягушкой.

Лягушка была на редкость крупная.

И тут я вспомнила.

Стометровка на спор!

– Что-о, уже струсила?
– ехидно протянул Дэррин.

Аманда шагнула к нему.

– Она не струсила, просто плохо себя чувствует. Я побегу за нее.

– Проигравший съест вот это.
– Дэррин поднял банку повыше.

– Знаю, - храбро сказала Аманда.

Мне хотелось ее обнять, но я не стала, потому что детям вроде Дэррина, растущим без любви и ласки, нормальные проявления человеческих чувств кажутся дикими и смешными.

– Спасибо, - сказала я Аманде, - но я побегу сама.

Она, кажется, поняла.

Не по рукам, так по лицу.

Я повернулась к Дэррину и ткнула в грудь сначала себя, потом его. Он тоже понял.

– На большой перемене, - напомнил он.

Я кивнула.

Лягушка квакнула.

Все утро мисс Даннинг вела себя очень странно.