"Болваны"

Птицын прислушивался к себе и почему-то не испытывал ни малейшего страха, а, наоборот, умиротворение. Ну что же? Сейчас на вылете из туннеля его должны встретить близкие люди. Бабушка. Тетя. Они любили его и наверняка помогут обжиться на новом месте, хотя бы в первое время походатайствуют перед Богом. Почему нет? Состояние у него было примерно такое же, как на Тверском бульваре, который не раз спасал его от одиночества и скуки. Тверской - прямой, как стрела. Купы деревьев охватывают его сверху и сбоку. И вдалеке - свет, дорога. Ему нравилось, гуляя по Тверскому, видеть цель. Взгляд, минуя людей, свободно бежал сквозь километровое пространство, и жизнь возвращалась, опять начинала теплиться в середине груди.

Птицын вылетел из "глазастого" туннеля на свет. Ровный свет падал отовсюду, но ни солнца, ни луны не было. С высоты он оглядывал землю. Лента реки окаймляла пологие горы, вплотную приткнувшиеся к воде. Красная трава. И никаких деревьев. На широкой лужайке у реки и еще дальше по горе, тоже покрытой красной травой, распластались какие-то человеческие тела, вернее спины и задницы. Птицын пригляделся к ним и даже, чтобы лучше рассмотреть, спикировал ниже. Тела шевелились. Это были, как он не сразу понял, двуединые голые существа - мужчины и женщины. Их оказалось множество. Они занимали всю лужайку перед рекой и часть горы.

Некая сила бросила его к паре, занятой любовью у самой воды. Он не хотел приближаться к этим людям. Напряжением воли Птицын отпрыгнул от них в сторону и отлетел подальше. Тогда та же сила схватила его за шиворот и опять подтащила к телам. Он снова сделал "мертвую петлю" и ушел от давления этой силы. Не тут-то было. Сила резко и грубо швырнула его прямо в задницу двуединой человеческой особи, и он оказался в полной темноте, в гробу. Так он это увидел.

В гробу Птицын не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он задыхался в горячей воде, которая начала бурлить и дыбиться. Через некие промежутки времени крышка гроба качалась и постукивала. Птицына опять завертело в воронку. Ему показалось, будто кто-то очень злой и жестокий смял его голову железной клешней и вворачивает его ногами вперед, точно лампочку, в узкий патрон с сорванной нарезкой. Больно голове, больно ногам. Кости ног трещат, виски сплющивает, ноет правое ухо и рот ловит воздух, которого нет.

3.

Птицын проснулся резким толчком, как будто выпрыгнул из черной ямы. Будильник показывал без семи семь. Через семь минут он надсадно захрипит. Птицын нащупал и отключил флажок будильника.

Плечо замерзло. Он укутался в одеяло, уткнулся лбом в подушку. Будильник возле уха шумно вздыхал, отдуваясь, точно астматик на лестнице.

Птицын достал из-под подушки платок, шумно высморкался: проклятый насморк. Весь нос заложен. Вчера небритый старикашка в метро кашлял на него, кашлял. Вот результат!

Пружинный матрас под Птицыным мелко и противно завибрировал между лопатками, тут же завизжала электродрель. Сосед снизу! В семь утра сверлить на потолке... Полный кретин! Кровать дрожит от его идиотизма! Люстру он, что ли, вешает? Ох уж, эти мне жаворонки...

Птицын протянул руку, зажег ночник над головой. Теперь дрель взревела сверху, на потолке. Птицын поднял глаза: на него посыпалась известка. Он свесил голову с кровати, стряхнул с волос на пол известковую пыль. Чертовщина какая-то! Оба соседа - снизу и сверху - принялись за ремонт одновременно ... не сговариваясь? Они взяли его "в вилку", подлецы. К тому же с утра пораньше... Это заговор! Утренний заговор... "Они знают, что я -- сова!"

Птицын подтянул ноги к животу, потер глаза. Дурацкий сон! Страшно путаный. Сразу все не вспомнишь... Начитался на сон грядущий доктора Моуди... (Перепечатанные листочки со слепым текстом "Жизни после смерти" стопкой валялись на столике, у кровати; их подсунул ему Миша Лунин только на одну ночь.) На ночь следует читать "Стихи о советском паспорте"! Будешь спать как убитый, без сновидений.

Почему-то в памяти всплыла Одесская лестница Эйзенштейна. Из "Броненосца "Потемкина"". Детская коляска катится по крутым ступеням бесконечной лестницы, прыгает с пролета на пролет. Ужас на женском лице. Ну при чем тут лестница?

Чтобы родиться, надо прежде умереть, - вот мораль сна. Птицын задумался о своем рождении. По рассказам родственников, он родился ногами вперед, как покойник. Покойник, правда, умирает, а не рождается... Но все равно... Его выносят ногами вперед, чтобы, не дай Бог, он не нашел путь обратно домой. А больных выносят головой вперед: те, мол, обязательно должны вернуться. Чушь собачья! Неужели привидение не найдет дороги в родные пенаты? Еще как найдет!

Так вот, он родился, будто умер. Из материнского лона его тащили два санитара (едва ли он хотел вылезать в этот мерзкий мир) - с тех пор он чуть-чуть припадал на правую ногу, как библейский Иаков.

По большому счету он родился по ошибке. Со слов старшей сестры Птицын знал, что родители не слишком жаждали лицезреть ангельское личико второго чада в то трудное время покрывшейся ледком "оттепели". Отец подсаживал мать на гардероб, а мать прыгала с него вниз, стремясь избавиться от эмбриона естественным путем. Впрочем, у зародыша, или нынешнего Арсения Птицына, жажда жизни была велика. Вот почему он родился, как рождается несчастная жертва аборта, то есть вопреки всякой логике.

Бабушка говорила, что крестила его втайне от родителей на кладбище. На Ваганьковском кладбище.

Если опять-таки верить сегодняшнему сну, его душа противилась воплощаться на земле. Так нет же: ее ведь втолкнули, куда надо.

Действительно, с какой стати он родился в этой стране, у этих родителей, в это тупое время? Покрыто мраком...

Проспал! В испуге он рывком сел на кровати. Ошалело уставился на циферблат: прошло всего только три минуты. За окном стояла ночь. Вдалеке, у дороги, мерцали фонари. Рассвет едва брезжил. Птицын кожей почувствовал синий холод, застывший на деревьях, заснеженных крышах, светло-сизом небе. Из кривой толстой трубы клубился дым, наползая на сплюснутую, изъеденную ущербом луну.

"У Верстовской на левой груди родинка с копейку. Нет, чуть-чуть меньше. Это у Егора Беня родинка с пятак, правда на шее... На пятак не очень похоже, скорей на птичий помет... капает на спину..."

Птицын вспомнил, как на физкультуре Бень бежал стометровку на тоненьких птичьих ножках, отчего-то не ломавшихся под тяжестью его массивного туловища, толстой задницы и курчавой головы, похожей на одуванчик. Кривые ноги Беня в разнобой шлепали по гаревой дорожке и тело переваливалось с боку на бок, в то время как родимое пятно морщилось на шее и между ключицами. Наблюдая Беня со спины, физкультурник задумчиво повел носом и поинтересовался у кучки студентов, сгрудившихся на старте: "Он в московской школе учился?" Ответом был дружный хохот.

Птицын опять испуганно встрепенулся. На часах уже двадцать минут восьмого. Мысли двигаются медленно, как жернова. Птицын спустил ноги на пол, нащупал пальцами тапочки.

Что ни говори, у Егора Беня поэтическая внешность, почти как у Александра Блока. Есть примета: у кого курчавая голова, тот глубоко религиозен. Беднягу Беня недавно застукали в церкви на "Парке культуры". Бень там молился, поклоны бил. Настучали-таки, мерзавцы, секретарю парткома! Как его, чёрт?.. Виленкин Марлен Лазаревич. Вот это имя!.. Как раз для секретаря. Года полтора назад он курировал от парткома комсомольскую организацию филфака. Как видно, с тех пор, несмотря на повышение, у него остался вкус работы с молодежью.