"Болваны"

Вождь составлял вершину равностороннего треугольника, если мысленно провести от него линии к двум другим памятникам помельче. Один посвящен был какому-то Николаю Рубцову (не поэту). Набросив на плечи шинель, он держал перед глазами раскрытую книгу. На памятнике лежал отчетливый отпечаток колебаний скульптора: делать ли ему бюст или все-таки ваять фигуру в полный рост. В конце концов он остановился на компромиссе: ноги Рубцова были обрублены по колено узким, как пенал, постаментом, а левая рука скрыта рукавом накинутой шинели. Получилась статуя героя-инвалида, безногого и однорукого, вроде гоголевского капитана Копейкина. Надпись поясняла, что Рубцов форсировал Днепр. Институтские остряки предполагали, что Рубцов читает Гоголя, именно следующий отрывок: "Чуден Днепр при тихой погоде. Не всякая птица перелетит его..." Птица не перелетит, а человек форсирует.

По левую руку от Ленина стояла пышногрудая, затянутая в гимнастерку Вера Белик - Герой Советского Союза, штурман авиации, погибшая на 813-м боевом вылете.

Птицын сделал несколько шагов по пустому холлу и потоптался в центре этого монументального треугольника. Гулкое эхо прогрохотало под куполом и возвратилось назад, легонько шлепнув Арсения по макушке (так, по крайней мере, ему показалось). Невинное и общедоступное развлечение студентов состояло в том, что, едва обнаружив резонирующую точку, они собирались гурьбой, человек по пять-семь, и с буйным гоготаньем устраивали такой топот, что приводили в бешенство администрацию и преподавателей, окажись те рядом. Иногда кто-нибудь из девиц пробовал голос, вступив в зону этой магической точки. Голос долго вибрировал, повторяя параболические изгибы купола.

Птицын внезапно вспомнил самое первое впечатление, полученное в этих стенах. Его, как закланную овцу, повлекли на вступительный экзамен. Студентки по спискам разбили толпу поступающих на группы, и он с яркого света нырнул во тьму. Мрачные колоннады, узкие винтовые лестницы как бы из кубрика на палубу. Словно пиратское судно, где ведут вереницу связанных по ногам и рукам рабов. Сейчас их сбросят в мрачный подвал под палубой и запрут дверь.

Да, точно! Корабль. Вот то первое впечатление. Скорее даже затонувший корабль. Вроде "Титаника", пошедшего ко дну со всеми пассажирами и экипажем. И он, Птицын, тоже стал жертвой кораблекрушения. Капитан корабля, конечно, Ленин, не пожелавший покинуть свое погибающее судно, простерший руку в последней безуспешной попытке скомандовать со дна: "Все наверх! Разом!.." Однако памятник чванливой помпезности неуклонно шел ко дну.

2.

Миша Лунин чувствовал себя неуютно. Во-первых, он опоздал. А он терпеть не мог опаздывать! Увы, это происходило постоянно по не зависящим от него причинам: отменяли электрички, поезда в метро останавливались посреди туннеля, ломался будильник, отключали отопление и свет - короче говоря, во всех этих обстоятельствах было что-то роковое. Одним словом, лекция уже началась и ему совсем не хотелось пробираться через 9-ю аудиторию на полусогнутых под ироническими взглядами Идеи Кузьминичны, которая того и гляди публично сделает тебе замечание и высмеет при всех.

Дал же Бог такое имя: Идея Кузьминична Кикина! Жертва сталинской идеологической эпохи с ее кошмарными именами типа Ноябрина, Октябрина, Гертруда (героиня труда), Антенна, Трактор, Танк (кретины родители: надо же так обозвать ребенка - наверняка всю жизнь ему поломали!). Дело в том, что ведь и он тоже пострадал от энтузиазма своих родителей и особенно отцовой бабушки. Она - явно безмозглая дура (хорошо хоть он ее не знал никогда)! - назвала его отца именем Отюльшминальд. Кто догадается, что это означает: Отто Юльевич Шмидт на льдине?! Ну чего ей дался этот Шмидт на льдине? Бабушка, впрочем, была убежденной коммунисткой. По зову партии в составе пятитысячников отправилась поднимать колхоз в Саратовской губернии. Училась в Высшей партшколе. Моталась по всей стране с народным контролем. И умерла на переправе через Урал от сердечного приступа.

Но чем, спрашивается, виноват отец? Русский до десятого колена, он, благодаря собственной матери, вдруг сделался евреем - Отюльшминальдом. Отюльшминальд Лунин! Ему стоило громадных трудов переубедить людей в том, что он здесь ни при чём. Просто родители, мол, были увлечены поэзией великих пятилеток.

Да и его, Мишу, это стукнуло, правда не так больно, как отца. Когда он называл по буквам свое отчество, все косились не него недоверчиво, и ему совсем не хотелось разъяснять, кто такой проклятый Отто Юльевич Шмидт, академик, в тридцатые годы, понимаете ли, застрявший на льдине, так что пришлось его вместе со всеми его людьми вытаскивать на самолетах Ляпидевскому, Леваневскому и прочим.

Получается, что они с Идеей Кузьминичной - друзья по несчастью. Между ними, значит, есть сродство душ или, точнее, сродство судеб. Только вот вопрос: страдает ли она от своего имени или, наоборот, гордится? И еще важно: что за идею она собой выражает? Во всяком случае, ее идея ему, Мише, наверняка не близка!

Нет, идти на лекцию поздно. К тому же вчера вечером он сбрил бороду. Два часа обливался кровавым потом, прежде чем решиться на эту экзекуцию. А все потому, что побил ректора.

Позавчера, как всегда между парами, он курил в предбаннике и мучительно думал о ссоре Верлена и Рембо. Неужели два таких потрясающих лирика могли быть гомосексуалистами?! В это невозможно поверить!

Вдруг на него откуда-то свалился лысый толстяк в мехах и завопил:

– Ты что, не читал приказ ректора?! Здесь курить нельзя!

Мужик грубо развернул его за плечи и ткнул пальцем в лист ватмана, на котором красными буквами с завитушками было написано о категорическом запрещении курить в стенах института и угрозе отчисления в случае ослушания. Выходит, Миша нахально курил под этим плакатом.

Миша пробежал глазами написанное и в свою очередь заорал:

– А вы кто такой?

– Узнаешь, кто я такой ...

Тут толстяк протянул руку, чтобы вырвать сигарету из Мишиного рта. Миша резко дернулся, схватил мужика за рукав и прижал его к стенке:

– Не распускайте руки, свинья!
– прорычал он.

– За свинью я тебя на четыре года посажу, мерзавец. Но прежде вылетишь из института кувырком, к чёртовой бабушке!

Толстяк развернулся, оттеснил Мишу жирным портфелем и выпорхнул на улицу. Миша за ним - влепить пинка вдогонку! (Этот лысый толстяк вызвал у него приступ свирепого бешенства!)

Вплотную к институтскому крыльцу припарковалась черная "Волга". Толстяк втиснулся на заднее сиденье, обернулся к Мише и, чувствуя себя хозяином положения, продиктовал Мише сквозь открытую дверь:

– Завтра, в 11-30. В кабинете ректора! Жду! Там узнаешь, кто я такой! Я тебе покажу, где раки зимуют! Бороду отрастил, поганец! Как твоя фамилия?

– Сидоров!
– робко соврал Миша.

– То-то же!
– удовлетворенно заметил ректор, махнул шоферу - "Волга" взревела и уехала.

Миша взглянул на часы. Сейчас было как раз 11-30. Вряд ли, конечно, ректор его ждет. Да и за минуту как он мог его разглядеть! А без бороды он и вовсе его не узнает. Но - береженого Бог бережет - все-таки лучше с этого открытого места, откуда видна приемная ректора, слинять на улицу.

3.

– Bon jour, monsieur!

Миша обернулся - Гарик Голицын в рыжей шубе нараспашку широко улыбался.

– Guten Tag!- хмуро ответил Миша, вяло пожимая энергичную руку Голицына.

Миша не любил Голицына за его напористую манеру разыгрывать из себя этакого бодрячка, любимца фортуны, за позу завзятого интеллектуала, к тому же тонкого знатока женских прелестей, гурмана и эпикурейца. В общем, Миша Лунин просто его не любил, и этим все сказано. Голицыну, конечно, нельзя было отказать в оригинальности. Пусть так! Может быть, он даже ему завидовал... Но что это меняло?!