Бомаск

– Но проект Нобле, по моему мнению, позволяет...
– возразил Филипп.

– Ни о каких проектах не может быть больше и речи, - с досадой возразила Эмили.
– Американские акционеры потеряли всякое терпение. Мне удалось отстоять наши интересы in extremis [в последнюю минуту (лат.)].

– Понятно, - процедил сквозь зубы Филипп.

В комнату бесшумно вошла Натали. Она услышала конец разговора последнюю фразу мачехи и "понятно" Филиппа. Она лукаво улыбнулась отцу и вдруг заметила начальника личного стола фабрики в Клюзо, того самого старичка, который был на балу.

– Добрый день, Нобле!
– бросила она гостю.

– Добрый день, мадемуазель, - ответил Нобле.

Эмили подозрительно оглянулась в их сторону.

– Значит, вы знакомы?

– Конечно, мы танцевали на коммунистическом балу в Клюзо.

– Надо вам объяснить...
– начал было Нобле.

– Я вижу, что я весьма кстати вернулась во Францию, уже давно пора навести порядок в доме, - сказала Эмили, пристально глядя на мужа.

– Нам вас, как всегда, очень недоставало, - заметил Эмполи.

Натали была в халате, короткие волосы беспорядочно падали ей на лоб, она позабыла стереть перед сном губную помаду, краска за ночь размазалась и сейчас забавно изменяла ее лицо.

– Тебе не мешало бы хоть причесаться, прежде чем выходить к столу, заметила ей мачеха.

– После пьянки мне больно даже прикоснуться к волосам...

Натали упала в плетеное кресло, стоявшее у стола.

Нобле поднялся и пошел вслед за Эмполи к восточному окну.

– Прошу прощения...
– начал он.

– Да за что же...
– почти ласково улыбнулся Валерио Эмполи.

– Вы представить себе не можете, мамочка, - сказала Натали, - сколько я сегодня ночью выпила.

– В каждой семье свои неприятности, - пояснил Эмполи, обращаясь к Нобле.

– Разрешите мне...
– произнес Нобле.

– Я с огромным интересом выслушал ваши объяснения, - сказал Эмполи. От души благодарен вам. Вы просветили меня насчет таких вещей, о которых я даже не подозревал. По основному же вопросу, по которому вы приехали сюда, я полагаю, более разумным для вас будет обратиться непосредственно к господину Нортмеру.

– Надеюсь, - с трудом выдавил из себя Нобле, - что я могу уйти не попрощавшись, как говорится - по-английски.

– Вот именно, по-английски, - с улыбкой повторил Эмполи.

Никем не замеченный, Нобле потихоньку вышел из комнаты.

– Я не совсем поняла, даже просто не поняла, о чем тут шел спор, говорила тем временем Натали мачехе, - однако у меня создалось впечатление, что вы "обрабатываете" Филиппа...

Она пригубила чай, но тут же отодвинула чашку.

– Чай остыл, - крикнула она лакею.

Ее отец приблизился к Эмили.

– Филипп, - начал он со своей обычной полуулыбкой, значение которой ускользало от всех, за исключением, пожалуй, одной Натали, - Филипп начинает по-настоящему входить в роль директора по кадрам. И сюда к нам он явился защищать интересы своих рабочих.

Натали расхохоталась резким смехом.

– Ну как, двигаются дела с черноглазой?
– спросила она Филиппа.

– Я с тех пор ее ни разу не видел, - сердито буркнул Филипп.

– Ах да, ты и не знаешь, - проговорила Натали, обращаясь к отцу. Филипп влюблен в вождя коммунистов Клюзо.

– Ага, теперь все ясно!
– сказала Эмили.

Филипп вскочил со стула, подошел к западному окну и демонстративно повернулся к присутствующим спиной.

– Молодая?
– осведомился Эмполи.

– Лет двадцати пяти, - ответила Натали.

– Миловидная?

– Огромные-огромные черные глаза. А что касается всего прочего, то сложена она куда лучше, чем твоя супруга или я.

– Умная?

– Она произнесла там целую речь, и, надо признаться, очень неглупую.

– Ну что ж, я очень рад за Филиппа, - заметил Эмполи.

– Если девушка действительно хороша, - сказала Эмили, - то ей совсем не место в Клюзо, во всяком случае не место на фабрике. Раз у Филиппа возникли новые потребности, я считаю вполне возможным увеличить ту небольшую сумму, которую я приплачиваю к его окладу.
– И, возвысив голос, добавила: - Я довольна, что у него наконец появилась-любовница.

Филипп быстро повернулся к ней.

– У меня нет ничего общего с вами!
– закричал он.
– Я вас всех презираю. Вы мне отвратительны.

Он отвернулся к окну, распахнул одну половину, и все благоухания свежеполитого сада ударили ему в лицо.

Лакей бесшумно прислуживал за столом. Натали закурила сигарету и тут же громко, надрывно закашлялась. Эмполи с тревогой склонился над дочерью. Эмили молча намазывала маслом поджаренный ломтик хлеба.

Когда приступ кашля прошел, Натали обратилась к мачехе:

– Вы ведь знаете, что я люблю Филиппа, - произнесла она вполголоса.

Эмили окинула ее недоверчивым взглядом. Карие глаза Натали блестели своим обычным, а не тем неестественным блеском, как в часы опьянения. Она дерзко и вызывающе взглянула на мачеху. Разговаривая, обе женщины в упор смотрели друг на друга.

– Но Филипп меня не хочет, - продолжала Натали.
– Он влюблен в эту хорошенькую коммунистку. То есть я надеюсь, что он действительно в нее влюбился. Поэтому я решила устроить его счастье. У нее есть характер, так мне по крайней мере показалось, и она потребует от вашего сына, чтобы он публично доказал, что он "не имеет с нами ничего общего", как он только что выразился. Я разрешаю ему доказывать это и, следовательно, тоже возражаю против реорганизации фабрики в Клюзо.

– Ну а дальше что?
– спросила Эмили.

– А дальше то, что я дам вам все полномочия, которых вы вчера вечером от меня требовали, лишь при том условии, что АПТО откажется от проекта реорганизации фабрики в Клюзо, - отчеканила Натали.

– Это ребячество.

– Нет, каприз.

– Ты просто хватаешься за первый попавшийся предлог, лишь бы отказаться от своих же собственных обещаний.

– Согласитесь на предложение Филиппа, и я в ту же минуту подпишу доверенность.

– Но ты же отлично знаешь, что невозможно отменить уже принятое решение.