Борьба незримая (Книга 2)

– Так пахнет черный цвет...

– Твои губы... как причастие... они все могут смыть... все... Нет! Не надо... Сейчас нет времени... Не сейчас...

– И не здесь.

– Да, да... Но у нас будет время, оно у нас будет... Если ты пришел с тем, о чем говорили... Скажи, скажи мне! Честная ли это игра? Что будет, когда ваши войдут в город?..

Яркое пространство сна пронизала холодная мысль. И руки уже навсегда выпустили ее, еще такую трепещуще близкую... Она на самом деле искала защиты. И в то же время в своей власти над его душным смятением она пыталась узнать... проверить... вытянуть из него все, что он знал. И тогда все стало ясным и простым.

– Что с тобой? У тебя иней в глазах... Ты мне не ответил...

– Что мне отвечать?.. Какая честность может быть с революционным отребьем?.. Даже если сейчас эти твои Мараты и Опанасы нам нужны... Красный остается красным, даже если сейчас не время поминать его окрасочку... Войдем в город - фонарей на всех хватит, не только на бэков... Куда ты?

– Сейчас я приду.
– Прежде чем выскользнуть из объятий, она на мгновение прижалась сильнее. Дверь закрылась.

Оставалось только проверить запор и подойти к окну: оно выходило во двор, и крыша ближайшего сарая давала возможность отступления.

18

– Тебе бы стоило перестать читать одно и то же по сотому разу, раздраженно уронил Некрасов, обращаясь к Тутти, забравшейся в угол дивана с неизменным "Принцем и нищим".
– Понимаете, подпоручик, хотел было ее отправить к Вику - очень уж беспокойные предстоят деньки... Какое там...

– Хочу одно и то же, - словно бы не слыша последовавшей за этим фразы, отозвалась Тутти.

– Помолчи лучше.

– А контроперация уже началась?
– спросил Никитенко, ставя на стол кофейную чашечку.

– Еще с утра. Как все это обернется, гадать приходится вот на этом. Некрасов взболтнул на донышке гущу.
– Видели бумажки? Цветочки. Со дня на день можно ожидать ягодок.

– Да нет, Юрий Арсениевич, что до тех ягодок, думаю, Зубов преувеличил. У Чеки попросту нет таких сил - провести одновременную сеть обысков по всему городу...

– Не забывайте, они могут мобилизовать на пару ночей весь "передовой революционный пролетариат" столицы... А если еще откинуть к шутам такой незначительный предрассудок, как дипломатическая неприкосновенность посольств...

– Не посмеют.

Тяжелые портьеры наглухо закрывали окна. Яркая лампа отбрасывала ровный круг света на покрытый темной скатертью стол, на лица сидевших у стола Некрасова, Вишневского и Никитенко, на Тутти, с ногами устроившуюся на диване над раскрытой книгой... Холодный провал отделанного белым мрамором камина, мебель и складки портьер тонули в уютно-домашнем полумраке. Пахло хорошими сигарами. Только скверная и кажущаяся сейчас нелепой одежда собравшихся мужчин вносила некоторую ноту диссонанса в атмосферу этой гостиной.

"Обманчивое ощущение покоя... Как будто эти стены - границы двух миров: кроваво-бредового мира и мира тишины... Но стены - слишком слабая граница, пока она еще есть, но кажется, что ее вот-вот раздавит этот напор... И миры смешаются".
– Вишневский сорвал ярлычок с вынутой им из ящика сигары.

– Где Ржевского носит?
– прервал его мысли Юрий, взвинченно раздраженный уже с утра.

– А ты разве не посылал его со Стеничем и Казаровым?
– спросил Вадим, откусив кончик, - А, легок на помине, однако!

Это было сказано уже вслед сорвавшейся на звонок Тутти.

Через некоторое время в гостиную вошел черноволосый молодой человек в тужурке и низко надвинутом картузе, несмотря на который Некрасов сразу же узнал Женю Чернецкого.

19

"Но почему же все-таки тоска по давным-давно похороненному где-то под Тихорецкой Жене настолько ощутимее, физически ощутимее во мне, чем даже тоска по папе и маме? Они как-то нереальны, а Женя - чересчур реален. Потому что я впервые увидел его в Вешенской... Странно, что на родных смотришь какими-то другими глазами, чем на чужих. Невидящими глазами. До тех пор, пока что-нибудь не случится. Я впервые увидел Женю в Вешенской. И я не так мечтаю о родителях потому, что никогда их не видел. Странно, безумно странно..."

От Невы, по которой еще плыли белые ладожские льдины, веяло холодом. Сережа, облокотившийся о парапет, почувствовал этот холод и поплотнее запахнул куртку.

"Промозгло... белая зима сменяется зеленой. Мертвый город, даже не от того, что сейчас в нем - революция, голод, кровь и грязь... Этот город изначально мертв. И в этом мертвом городе прошла какая-то очень важная часть Жениной жизни... Господи, какой ветер!"

– Женя, - неожиданно для себя негромко произнес Сережа и, произнеся, понял, что звучание этого имени неожиданно вызвало перед ним не лицо погибшего брата, а другое, красиво-холодное, бледное, очень юное лицо. И голос с безупречным московским произношением, со странным вызовом в интонации, снова резко ударил его неожиданной фразой:

"Слушай, Ржевский, зачем нам притворяться друг перед другом что мы люди?"

20. 1919 год. Февраль. Финляндия

– Мы же озверели с тоски. Но нельзя же так долго пить?

– Озверели. Чернецкой, если ты скажешь, что у тебя нет сейчас желания перегрызть кому-нибудь глотку, я все равно тебе не поверю.

– А нам не приходится выбирать.
– Женя Чернецкой лежал в сапогах прямо на голубом покрывале широкой деревянной кровати и смотрел в потолок.
– Если перестать пить, мы начнем сходить с ума, и ты это прекрасно знаешь, Ржевский.

– Но сколько можно торчать в этой паршивой дыре?!
– Сережа, взъерошенный, непроспавшийся и небритый, порывисто вскочил и заходил по номеру.
– Я хочу взорвать и эту гостиницу, и все окружающие елки вдобавок, и все эти респектабельно-кирпичные ровненькие скотные дворы! Вкус водки теперь всегда будет ассоциироваться у меня с видом заснеженных елей.

Толстоствольные могучие ели, картинно отяжелевшие под снегом, образовывали великолепно-красивый вид из окна находящегося на втором этаже гостиничного номера.

Картина на стене - натюрморт с фазанами и невероятным количеством посуды - почему-то криво повисла на своем гвозде. На старом паркетном полу, помимо брошенных как попало сапог, валялись какие-то деньги - рассыпанная мелочь и две или три смятых бумажки...

– Рай земной.
– Чернецкой кивком головы показал на вид из окна. Дышите воздухом, г-н прапорщик.

– Премного благодарен, г-н подпоручик, оставьте Ваши очаровательные остроты при себе. Чернецкой, а ведь мы вот-вот с тобой стреляться начнем...