Борьба незримая (Книга 2)

– ...Не знаю...
– смутившийся было Сережа широко улыбнулся, поймав во взгляде Зубова явную насмешку.
– Может, и ответил бы. Знаешь как?
– Сережа вытянулся во фрунт.
– Единожды Зубов - дурак, дважды Зубов - два дурака, трижды Зубов - десять дураков...

– Почему это десять?!
– Громкий смех двоих молодых офицеров далеко разносился по пустынной улице.

– А по моей таблице. Граф, с Вами истерика? Воды, нюхательную соль?!

– Нек-ра-сов!..

– Что Некрасов?!

– Некрасов... Ты только и делаешь, что ему отвечаешь свою таблицу...
– Зубов, продолжая хохотать, взлохматил рукой Сережину шевелюру.
– Шпак ты несчастный.

– Почему это - шпак?
– Сережа резко остановился и взглянул на Зубова, недобро суживая глаза.
– Убийца не хуже тебя.

– Хуже.
– Зубов тяжело посмотрел на Сережу.
– Убийца из тебя куда хуже. И не лезь равняться.

– Слушай, а иди ты...

– Брось, я прав.
– Лицо Зубова сделалось надменным и жестоким.
– А теперь слушай меня. И все, что я сейчас скажу, вбей в свою упрямую башку. Перестань грызть себя поедом. Дался живьем, не уничтожил документов, не лучше ли пустить пулю в лоб? Смерть для недоноска. Пойми ты, офицерами не рождаются, а становятся - и не в момент производства в чин. Ты сейчас на рожон полезешь, но я знаю, что говорю: в тебе еще нету настоящего чувства офицерской чести. Бывает безупречность, которая не стоит гроша, - та, что существует до первой ошибки. Эдакая девственная пленочка на душе. И первая ошибка ее рвет, больно рвет, как ты мог заметить. И тогда это должно преодолеть. Пойми, ты еще не имеешь права судить себя мерилом чести русского офицера. Офицер должен быть безупречен - и к тебе это придет. И знаешь, что изменится тогда? Станут невозможными гамлетовские терзания. Просто ты всегда будешь знать, надо ли пускать в лоб пулю.

– Ладно, comte. Все сие я уж как-нибудь вколочу в свою "упрямую башку". Хотелось бы мне только знать, как ты обо всем догадался.

– Вспомнил себя на Германской.
– Зубов смотрел на Сережу с нескрываемой насмешливой нежностью.
– Думаешь, мне было легче?

– Так ты - тоже...

– Конечно. И я, и Некрасов, и кто угодно... Ну что, стреляться пока не будем?

– Смотря на поведение Вашего Сиятельства, которое, кстати, пять минут назад нанесло моей прическе оскорбление действием... Ладно, уже четвертый перекресток, намечаемый мною конечной точкой нашей небольшой прогулки. Я зачем-то сдался Некрасову. Честь имею откланяться, comte, примите мои глубочайшие и тому подобное.

– Я знаю, на что вы сдались Некрасову, и не имею вас с этим поздравить, г-н прапорщик.
– Зубов сопроводил слова шутливо церемонным, Екатерининским плавным взмахом руки.
– Ох и наешьтесь каши, Ржевский, общаться с эсеровской публикой!

14

– Г-н штабс-капитан!

– Вот что, Ржевский.
– Прозрачно взглянув на Сережу, Юрий взял с бювара запечатанный уже конверт.
– Первое ваше подпольное задание таково: завтра в четыре дня вы пойдете на контакт с эсеровской группой некоего Опанаса. В случае (этот вопрос вы предложите, и только непосредственно Опанасу) гарантии полной согласованности боевых действий с моим планом... Упомяните, что сами они представления не имеют о данном укрепрайоне... передадите этот пакет. Здесь он найдет... впрочем, он разберется сам. Некрасов был бы искренне удивлен, если бы понял, что нарочито пренебрежительная пауза и излишний, не относящийся к делу смысл продолжения фразы преследовали цель вызвать эту холодную вспышку ярости в глазах Сережи.
– Этот Опанас, насколько я знаю, боевик каторжной школы, очень опасен. Держитесь с ним корректно, как с союзником - он должен видеть, что мы ведем с ним честную игру, на данном этапе наши цели совпадают. Их связной встретит вас у Елагина моста, на первом от входа парковом мостике. Опознавательный знак - этот томик Надсона. Ответ - сложенный листок бумаги. Вам понятны инструкции?

– Так точно, г-н штабс-капитан!
– Сережа, прежде чем положить книгу во внутренний карман куртки, с демонстративно насмешливой улыбкой пробежал глазами титульный лист.
– Спасибо, что не Ивана Рукавишникова.

15

Дребезжащий вагон, зазвенев плохо пригнанными стеклами, остановился, немного не доехав до Елагина моста. Обрадовавшись возможности покинуть переполненный трамвай, Сережа спрыгнул с подножки не дожидаясь, пока вагон тронется вновь. Дорога до назначенного мостика заняла быстрым шагом не более пяти минут: взглянув на часы, Сережа убедился, что пришел почти на полчаса раньше. Вытаскивать треклятый томик Надсона было, очевидно, рано. "И, собственно, почему морщиться при слове "Надсон" является признаком хорошего тона? Я пошел давеча у этого на поводу - хотя скорее это был повод хоть как-то взбесить Некрасова. Но Надсона я тронул ради этого зря. Он не поэт - но он как-то слишком беззащитно чист, и морщиться на него грязновато..." Сережа, насвистывая, прошелся несколько раз туда и обратно по мостику. Мимо прошли красный курсант, обнимающий за талию девушку в кожаной юбке и лихо заломленном берете. Курсант на ходу скользнул по Сереже настороженно-подозрительным взглядом. "Нюхом, что ли, чуют?" Сережа, продолжая насвистывать, склонился над чугунными перилами, наблюдая колеблющееся отражение колыхаемой ветром листвы в неподвижной воде. Прошли еще два курсанта: до Сережи долетели слова "набор" и "доппаек".

– Послушайте, милый юноша, доставайте немедля то, что должны показать, и следуйте поживее за мной, если, конечно, не сошли с ума окончательно!
– Сережа, вздрогнув, с изумлением обернулся на неожиданно возникшую за ним девушку лет двадцати. В голосе ее звучало еле. сдерживаемое негодование.

– Простите, mademoiselle?

– Ну же! Я жду!
– Девушка, лицо которой было затенено складками ажурной черной шали, нетерпеливо топнула ногой. Нога, мелькнувшая из облегающей черной юбки, была маленькой, узкой, обутой в открытую черную туфельку, державшуюся на трех переплетенных тесемках не шире часового ремешка. Ее платье, выше локтей открывающее руки, было еще мыслимым для ресторанного зала, но представлялось просто невозможным на улице и в дневное время. Однако то, что в первое мгновение подумалось Сереже, было несомненной ошибкой.

Продолжая недоумевать, Сережа вытащил из кармана. лиловый томик Надсона в скороходовском издании.

– Все верно.
– Щелкнув серебряным замочком маленькой шелковой сумочки, девушка вынула и показала Сереже сложенный вчетверо листок чистой бумаги.
– Идемте! Не спешите слишком явно. Возьмите меня под руку. У той скамейки ненадолго сядем.

Приноравливаясь к мелкому шагу девушки, Сережа пошел неторопливой, прогуливающейся походкой, почти открыто рассматривая обращенное к нему в три четверти лицо. Незнакомка оказалась старше, чем по первому впечатлению: ее чрезмерно узкое, с японскими глазами и острыми скулами бескровное лицо было тронуто у рта и век сеткой еле обозначенных усталых морщинок. Это придавало лицу отпечаток какой-то трагической, беззащитной хрупкости. Хрупкой и узкой казалась и лежавшая в Сережиной руке маленькая рука, украшенная тоже очень "не дневным" браслетом: сплошь уложенные пиропы образовывали обвившуюся .вокруг руки змейку. Это был модерн в самом изысканном своем воплощении.

– Гранаты вовлекают в гибельные страсти всех, кроме Дев и Стрельцов, - перехватив Сережин взгляд, неожиданно произнесла девушка. Чем сильней вовлекают, тем ярче горят. Но мне это безразлично. Это подарок Артюра. Он сам это сказал, но все же подарил. Может быть - именно поэтому. Артюр - мой жених, который погиб в особняке Морозова в Трехсвятительском. Он был с Поповым.

"Ох и наешьтесь каши, Ржевский, общаться с эсеровской публикой", прозвучали в ушах шокированного Сережи веселые слова Зубова.

– Если это не прозвучит нескромностью, mademoiselle, - чуть отстраненно проговорил он, опускаясь рядом с незнакомкой на скамью, - как мне надлежит обращаться к Вам, позволено ли мне будет представиться, и чем я только что имел несчастье вызвать Ваше неудовольствие?

– Надо же иметь голову на плечах.
– По бледным губам эсерки скользнула похожая на тусклую бабочку улыбка.
– Чем Вы занимались на мостике?

– С Вашего позволения, любовался игрой отражений.

– Своевременное занятие. А больше Вы таки ничего не делали?

– Размышлял о Надсоне.

– Мило. Только помимо этого Вы еще и насвистывали.

– ...Простите?

– Не делайте таких изумленных глаз. "То ли дело, то ли дело под шатрами..." Прибавить к этому выправку. Рядом - училище комсостава. То, что Вас не сгребли под белы ручки на выяснение личности, я могу объяснить только клиническим идиотизмом курсантов, что гуляли вокруг.

– "В поле лагерем стоять!" - Сережа негромко расхохотался. Засмеялась и незнакомка: смех ее показался Сереже неожиданно живым и тоже чуть фарфорово-японским.
– Mademoiselle, я - осел! Но теперь мне ясно, почему Вы узнали меня раньше, чем я вытащил Надсона.

– Очень трудно было бы не узнать и без этого. Беда с вами - вы все, монархисты и кадеты, не имеете малейшего понятия о конспирации.

– Не судите строго, mademoiselle, мы - военные, а не заговорщики.

– В том-то и дело. Что же до первых Ваших вопросов - мы слишком ненадолго друзья, и наш строгий принцип - чем меньше информации друг о друге, тем лучше. Не будем отступать от него и в малом. Моя партийная кличка - Елена. Этого довольно. Представьтесь одним именем или назовите звание - для обращения.